Смерть на Невском проспекте - Дэвид Дикинсон

Сидя в купе поезда, глядя в окно на заснеженные просторы, Пауэрскорт внезапно подумал о господине Керенкове. Они же ничего о нем не знают. Да, эту мадам надо будет расспросить не только об избраннике ее сердца — если Мартин являлся таковым, — но и о том человеке, которому она принадлежала по закону.

Легкий снежок вился над Александровским парком. Наташа Бобринская и четыре великих княжны, каждая толкая перед собой тобогган, находились с западной стороны Катальной горки. От захватывающего дух катания на санях девочки никогда не уставали. Самой азартной и непоседливой из них была третья дочь царя, Мария Николаевна. Она вечно упрашивала старшую сестру как можно сильней столкнуть ее с вершины горы, чтобы дух захватывало от скорости. Зимний день катился к концу, сгущались сумерки. Постовой, который стоял направо от них, куда-то ушел. Мария торопилась в горку, чтобы скатиться в последний или, если повезет, предпоследний раз в этот день. И тут это случилось. Наташа потом говорила, что, наверно, из-за сумерек. Она считала, что девочке вполне хватало и самообладания, и умения обращаться с тобогганом. Но, заскользив вниз по склону, та вдруг свернула в сторону, чтобы объехать камень или какое-то другое препятствие, и сделала это слишком резко, под слишком острым углом. Сани перевернулись, и великая княжна Мария Николаевна вылетела из них, ударилась головой об укрытый снегом ствол дерева и, катясь, несколько раз перевернулась, пока не остановилась.

— Она умерла! — закричала младшая, Анастасия.

— У нее кровь! — закричала старшая, Ольга, и стала рыться в карманах в поисках носового платка, чтобы перевязать рану.

— Они скажут, это мы виноваты! — закричала Татьяна. — Они нас никогда не простят! — И она разрыдалась так, словно у нее разрывалось сердце.

— Вот еще, и не умерла она ничего, и не собирается умирать, — спокойно сказала Наташа, пытаясь овладеть ситуацией, а у самой внутри все колотилось.

— Барышня! — кинулся к Наташе молодой солдат, выскочивший из высоких кустов, за которыми стояли входные ворота в парк, Старо-Красносельские. — Сделайте милость, побудьте за меня на посту, а я мигом, отнесу княжну и вернусь!

Он подхватил девочку на руки, прижал к себе и огромными прыжками побежал ко дворцу, ведя за собой других княжон и еще успевая уговаривать их не плакать и не волноваться.

Наташа нашла постовую будку и вошла внутрь. Там, лицом к двери с окошком стоял простой стол, а на нем, рядом с незажженной керосиновой лампой, лежала толстенная амбарная книга. Поблизости, за воротами, стоял другой постовой, который проверял у посетителей документы. Тут к девушке подошел капитан гвардии.

— Я видел, как все произошло, мадемуазель. Не сочтите за труд, побудьте тут минутку, я сейчас пришлю замену, пока Иванов не вернется. Но не уходите, пока замена не придет, ладно, не то Иванова придется судить, как оставившего свой пост. И если кто придет, запишите его в книгу, хорошо?

На этом он удалился, так что Наташе и впрямь пришлось с милой улыбкой зарегистрировать явившегося во дворец царскосельского настройщика роялей, который весьма удивился, пробормотав: «Чудны дела твои, Господи!», когда увидел на посту хорошенькую барышню, а не рядового солдата.

Больше никто не приходил. Обещанная капитаном замена тоже не появилась. Зябко поежившись, Наташа вгляделась в сумрак, простиравшийся до самого дворца, огни которого смутно виднелись сквозь ветви деревьев, и от нечего делать принялась листать амбарную книгу. Потом ее озарило, и она дрожащей рукой стала листать страницы быстрей и быстрей, пока кто-нибудь не вернулся. Вот начало января, а вот и последние дни декабря. От волнения ее всю трясло. Было почти ничего не видно. Спичек у нее конечно же не было и быть не могло, а искать, где они тут их хранят, недосуг, так что от лампы толку никакого. Записи за 1904 год вел кто-то с отвратительно неразборчивым почерком. Наташа горько жалела, что не принадлежит к тем основательным людям, которые на всякий случай носят в кармане спички. 31 декабря. Пусто. 30 декабря — тоже. Что, кажется, шаги? Нет. Руки ходили ходуном. Вот! Да! Наконец! 22 декабря, британский дипломат, Родерик Мартин, прибыл в девять тридцать вечера, время убытия не указано, цель визита — аудиенция у Его Величества. Аудиенция! У самого у царя! Вот так Мартин! Не с кем-нибудь там встречался — лично с самим царем! Безо всяких посредничающих инстанций в виде дипломатов, представителей протокольных служб, Охранного отделения, министерства иностранных дел и прочее. Наташа провела при дворе уже достаточно времени, чтобы знать, как трудно получить личную аудиенцию у царя. С сердцем, бьющимся так, что стучало в ушах, она вернула страницы на место. Ну что, разве лорд Пауэрскорт не говорил, какая важная у нее роль? Миша пусть себе гордо расхаживает по городу, переводит тут и там всяких министерских шишек, но ее-то находке цены нет! Ей уже не терпелось скорей поделиться своей новостью. И тут очень удачно вернулся солдат Иванов (замена ему конечно же так и не появилась), и она вырвалась на волю.

Летя со всех ног к дворцу, она вдруг замерла, пораженная новой мыслью.

Родерик Мартин не покидал парка через Старо-Красносельские ворота. Или покидал, но постовой не позаботился сделать запись? Или он вышел каким-то другим путем? Или совсем никогда не выходил? Может, его тут и убили, а тело потом отвезли в город, чтобы бросить у замерзшей реки?

— Полагаю, лорд Пауэрскорт? А вы, надо думать, господин Шапоров? Здравствуйте, здравствуйте! Замерзли с дороги? Проголодались? Устраивайтесь поближе к огню, сейчас нам чай принесут.

Так тепло встретила их Тамара Алексеевна Керенкова в своей гостиной. Дом был старый, с колоннами, и весь засыпан снегом, только к крыльцу дорожка расчищена. На крыльце их встретили, в сенях приняли шубы и шапки, а затем провели к барыне, в эту длинную комнату с высокими окнами, выходящими в сад. Пауэрскорту почудились ряды вишневых деревьев, убегающие за горизонт, с ветвями, придавленными тяжелыми шапками снега. В высокой изразцовой печи весело горел огонь, и русская борзая лежала обок, греясь, и строго поглядывала на гостей сквозь полуприкрытые веки.

Керенкова вышла, чтобы распорядиться насчет чая. Пауэрскорт чувствовал, что есть в происходящем какая-то странность, что-то здесь не так, но никак не мог понять что. Шапоров же раньше сообразил, в чем дело, и улыбался, глядя на Пауэрскорта.

— Да что ж такое? — нетерпеливо спросил англичанин.

— Сейчас-сейчас, милорд!

— Итак, господа, — вошла в комнату Керенкова, — чем я могу вам помочь? Но прежде всего, спасибо, что сообщили мне о кончине мистера Мартина, лорд Пауэрскорт. Я так рада, что вы не сочли за труд приехать сюда повидаться.

Тут и до Пауэрскорта дошло, и, хотя момент был уж совсем неподходящий, ему захотелось рассмеяться: эта русская дама изъяснялась на превосходном английском, хоть сейчас в любую лондонскую гостиную! Он не нуждался в переводчике. Но впрочем, если вспомнить предыдущие опыты такого рода, может быть, и нуждался, впрочем, скорее в переводчике с языка женского сердца.