Смерть на Невском проспекте - Дэвид Дикинсон

— Нет, бабушка, — сказала Наташа.

— А вы, молодой человек, — повернулась старуха к Пауэрскорту, — случалось ли вам бывать на наших больших балах в Санкт-Петербурге?

— К великому моему сожалению, мадам, не имел этого удовольствия, — слегка поклонился Пауэрскорт.

— О, тогда я вам расскажу, как это бывает. И заметьте, делаю это и для вас, и для себя — чтобы лучше вспомнить вашего садовника, — проговорила старуха, сделала глоток из своей чашки, подумала и, пальцем поманив Наташу, указала на графин с золотистой жидкостью. Та послушно капнула ей в чай коньяку. — Значит, он был здесь в январе прошлого года и перед этим подряд два года, этот ваш Мартин, согласно тем сведениям, которые вы сообщили нам, лорд Пауэрскорт. Остановимся на январе. Даты прочих его приездов на время забудем. Что-то, знаете ли, подсказывает мне, что его уже нет в живых, но об этом пока тоже не будем.

Она помолчала, нетвердой рукой вставляя пахитоску в длинный мундштук. Отыскав коробок спичек на столике, Пауэрскорт дал ей прикурить. Она затянулась, выпустила облачко сизого дыма и распевно заговорила:

— А теперь, закройте глаза, оба. Я хочу, дети мои, чтобы вы представили себе Дворцовую площадь январской ночью. Мерцает снег, весь дворец сверкает огнями, над ним в ясном небе — звезды. В центре площади, вокруг Александрийской колонны, горят костры в жаровнях, там спасаются от мороза кучера и форейторы. К парадному входу одна за другой бесперечь подъезжают кареты, молодые офицеры, которым не страшен холод, подлетают в открытых санях. И через площадь, дорогие мои, можно видеть дам — они торопливо преодолевают те несколько шагов, что отделяют их от экипажа до входной двери. В гардеробной — горы шуб: соболь, лиса, песец, чернобурка… Потом гости поднимаются по мраморной лестнице. Мужчины во фраках, военных и придворных мундирах. Особенно картинны кавказцы в их национальных костюмах! Дамы декольтированы и блистают нарядами и драгоценностями.

Старая дама сделала паузу, рассеянно постукивая мундштуком по руке и глядя на огонь в камине.

— Пока я его еще не вижу, — проговорила она, — но не теряю надежды. Ведь говорят, даже садовник может потанцевать с принцессой. — Опять пауза. Она сощурила глаза, концентрируясь, помахала рукой на свою чашку. Наташа вопросительно подняла бровь и, поняв, долила туда из графина.

— Балы бывают самые разные, дети мои. Давайте теперь представим, что это bal en blanc, бал дебютанток — такой, на который могла бы пойти моя Наташа. Незамужние девушки прибывают в сопровождении пожилых дам вроде меня — они рядами сидят вдоль стен и зорко следят, чтобы их подопечные не танцевали дважды с одним и тем же партнером, — тут старушка хихикнула. — О, сколько раз я закрывала на это глаза! Я и для тебя б это сделала, Наташа, если б ты попросила, только не выдавай меня! Но нет, мистера Мартина нет и здесь.

В комнате установилась тишина, нарушаемая только потрескиванием поленьев в камине.

— Вы не хотите немного отдохнуть, grand-maman? — заботливо спросила Наташа.

— Отдохнуть? Что ты, дитя! Да я только начала! Только вхожу в нужное настроение. Кстати, заметь, у меня пахитоска погасла. — Елизавета Николаевна позволила дать себе прикурить, плотно закрыла глаза и снова погрузилась в прошлое. — Конечно, в Зимнем бывали самые разные балы, балы-концерты, балы в Эрмитажном театре. Я танцевала с царем на Эрмитажных балах каждый год, по самый восемьдесят первый, когда злодеи его убили, упокой Господь его душу! Это я, вы же понимаете, о дедушке нынешнего царя. Красавец был, и удивительно легок на ногу! Помнится, бывал там тогда молодой датчанин, блондин, из посольских, лучший танцор, какого я во всю мою жизнь видела! Не поверите, дети мои, даже с Бисмарком довелось танцевать, на балу в восьмидесятом! Он, представьте, мне на ногу наступил!

Она помолчала.

— Кое-что из года в год остается неизменным, конечно, — корзины с орхидеями, тысячи пальм в кадках, фиалки и тюльпаны, нарочно присланные с Ривьеры. — Еще одна пауза. — Да, и угощение… Фигурное, тающее во рту, печенье, особые сорта мороженого, чтобы освежились танцоры, холодная осетрина, цыплята по-королевски, черная икра, серебряные ведерки с шампанским… И, бывало, выпадала минутка, когда можно было под руку с партнером ускользнуть с бала, пройтись по бесчисленным залам Зимнего дворца — пустынным, только какой-нибудь дежурный офицер маячит в отдалении, и очутиться наконец в полуосвещенной зале с огромными окнами на Неву, блестящую в лунном свете…

Наташа с Пауэрскортом слушали, не смея дыхнуть. Они ждали. Старушка, блуждая в закоулках своей памяти, отпила из своего стакана.

— Но где же он, ваш садовник? — Речь ее вдруг убыстрилась, словно подстегнутая каким-то воспоминанием. — Он был здесь в январе девятьсот третьего, это не так давно. Наташа, душенька, ты помнишь тот грандиозный костюмированный бал в феврале девятьсот третьего года в Зимнем дворце, когда все приглашенные и император с императрицей Александрой Федоровной нарядились в платья семнадцатого века? Кафтаны и сарафаны с кокошниками? Блистательный, последний бал, устроенный в Зимнем! Потом начались эти безбожные покушения, а затем и война с японцами стряслась…

И тут она смолкла, словно заблудилась в воспоминаниях. Лицо ее приняло печальный, покинутый вид, как у шестилетней девочки, потерявшейся в незнакомом парке.

— Наташа? — тихо спросила она. — Ты здесь, дитя мое?

— Конечно, я здесь, бабушка, — мягко ответила девушка, взяв ее за руку. — Ты рассказывала нам о знаменитом бале девятьсот третьего года. Может быть, мистер Мартин был там?

Елизавета Николаевна заговорила не сразу. Казалось, она была на пределе сил.

— Да. В половине девятого он начался, этот бал. Все ждали, когда появится главный распорядитель и трижды стукнет о пол своим жезлом из черного дерева с золоченым двуглавым орлом. Все смолкли, распахнулись двери, церемониймейстер провозгласил: «Их императорские величества!», и полторы тысячи дам одновременно сделали глубокий реверанс.

Словно в трансе, подумал Пауэрскорт, и так оно, наверно, и было.

— Все были в придворных платьях по образцу семнадцатого века. Его Величество был одет как царь Алексей Михайлович, в ярко-красный, расшитый золотом кафтан, а императрица — как царица Мария Ильинична в сарафане из золотой парчи, расшитом серебряной нитью, жемчугом и каменьями. Век буду жить, не забуду! Куда ни глянь, всюду бархат, золотое шитье, высокие кокошники, оборки и ленты. — Она улыбнулась Наташе. — Так, а теперь давайте-ка поищем там вашего Мартина-

Елизавета Николаевна смежила веки. Чувствовалось, что она вся напряжена. Пауэрскорту послышалось, что она мурлычит про себя какую-то танцевальную музыку, и как будто даже фальшивит. Сморщенная лапка в кружевах принялась дирижировать воображаемым оркестром. Наташа, не сходя с места, сделала вид, что кружится по паркету, округлила руки, словно обнимая невидимого партнера. Время от времени старушка бормотала «Нет» себе под нос. Вот лапка упала, мурлыкание прекратилось. Морщинка между бровями сделалась глубже. Мелодия возобновилась. Похоже на полонез, подумал Пауэрскорт. Затем вроде бы вальс. Его вдруг осенило, что по их просьбе старая дама совершает над собой титаническое усилие воли и памяти, танцуя на своем последнем в жизни балу. Любопытно, сколько танцев, фальшивя, способна промурлыкать эта старушка. Он настроил себя на долгое ожидание. Наташа, вся внимание, вытянувшись в струнку, сидела с повлажневшими глазами. Она тоже понимала цену происходящему. Внезапно, похлопывая ладошкой, графиня стала нервно искать что-то вокруг себя. Наташа сунула ей в руки фотографию Родерика Мартина. Старуха открыла глаза, с болезненной пристальностью всмотрелась в изображение, словно вбирая в себя каждую его деталь, опять сомкнула веки и тихонько запела. Однако вскорости, воскликнув: «Да! Вот вы где! Вам не скрыться от меня, мистер Мартин!», Елизавета Николаевна широко открыла глаза и хлопнула морщинистой кистью по столу.