Храм океанов - Александр Прозоров

Облизнувшись, Сахун надежно оплел ногами крепкий сук, затем протиснул в узкую щель руку, дотянулся до края покрывала, дернул к себе, перехватил угол крепче и поволок, протаскивая через раздвинутые ветви. Тут же аккуратно заправил их назад, убирая следы проникновения, потуже скатал добычу и сунул под мышку.

— Теперь будет чем в пути укрыться, — довольно хмыкнул он.

В детстве они немало веселились, представляя выражение лица у стража богов, обнаружившего исчезновение мехового одеяла из гнезда с совершенно целыми стенами — а сами эти покрывала рано или поздно заканчивали свой путь подстилкой на полу малышовой комнаты. Выносить добычу из гнездовья или укрываться ею в своей норе никто, по понятным причинам, не рисковал.

Дальше кровля немного проседала — от дуба до ближних сосен было изрядное расстояние. Здесь переплетение крыши почти ложилось на ветки, державшие стенки подростковых гнезд. Это было место, где он провел самые веселые годы своей жизни — уже достаточно взрослым, чтобы как-то понимать окружающую реальность, но еще слишком маленьким, чтобы попасть на тяжелые работы.

Сахун уверенно обшарил сплетение ветвей, и оно сразу раздалось. Видать, сегодняшние ребята лазали под кровлю так же часто и охотно, как и они в свое время.

Проскользнув через получившуюся дырку в сумеречное гнездо, он спрыгнул на мягкий плетеный пол, привычно поправил ветки потолка и, пригнувшись, быстро пошел вперед. За соседним гнездом спрыгнул на уровень ниже и стал протискиваться узкими боковыми лазами, тоже пробитыми когда-то детьми, чтобы бегать из норки в норку тайком от строгих мам. Далеко отходящие от стволов ветки прогибались под его весом — но выдерживали.

Наконец впереди послышался детский смех, визги, выкрики, пахнуло распаренной кашей и травой. Это было оно: женское крыло, в котором жили маленькие дети и их мамы, а также мамы будущие.

Разумеется, никаких стойл на нижнем ярусе тут не было. Частью его занимали зимние котлы для заваривания еды, благодаря которым этот край жилья был наиболее теплым, а частью — детские норы, откуда малышня могла спокойно выбегать на улицу и заскакивать обратно, прыгать, кувыркаться, ковырять все вокруг, пинать и толкать без боязни пораниться о прутья, застрять в какой-то щели или обзанозиться о сучья.

Гнезда над ними, у самых стволов, отводились тем, кто готов вот-вот родить, а выше — тем, кто собирался родить чуть позже. Мелкие норки по краям кроны принадлежали новорожденным и их мамашам. Под кровлей в пяти обширных помещениях по десять шагов в ширину собирались на ночь мамы и дети постарше — те, что уже способны забраться по толстым веткам к себе в спальню.

Здесь появление юноши могло вызвать некоторое непонимание — поэтому Сахун съежился как можно сильнее, втянул голову в плечи и попытался быстро проскочить застеленные шкурами норы, надеясь, что в полумраке его примут за одного из старших подростков. Только уже спускаясь вниз, он замедлил шаг, раздумывая, как среди тысяч нор, гнезд и отводов найти тот, куда нуару приказали отвести его Волерику.

Вопрос решился сам собой — тихим всхлипыванием, доносящимся из темноты. Беглец метнулся влево, на четвереньках быстро прополз на звук. Рука коснулась кожи, кто-то испуганно вскрикнул, и Сахун с надеждой спросил:

— Малышка?

Тут же его шею обхватили страстные руки, и знакомый голос с подвсхлипыванием зашептал:

— Сахун? Неужели это ты? Ты жив? Ты цел? — Она плакала и смеялась одновременно, ощупывая его лицо и тело. То начинала порывисто целовать, то отодвигалась и гладила по голове, пытаясь разглядеть лицо в почти полном мраке. — Это ты? Это правда ты?

— Бог разозлился и меня прогнал, — ответил юноша, целуя ее руки. — Я цел! Со мной ничего не случилось.

— Тогда пошли! — спохватилась она, зашарила руками вокруг, нащупывая одежду. — Бежим скорее, пока никого нет…

— Могут поймать… — осторожно предупредил Сахун. — Второй раз так легко уже не обойдется.

— Ты хочешь меня бросить? — замерла Волерика. И от того тона, каким прозвучал вопрос, у бывшего кормителя мгновенно вылетели из головы мысли о том, что здесь ее ждут все возможные удобства, сытость и уважение, милость богов и почет слуги, рожденной Древом. Таким тоном люди разговаривают только с предателями, которых ненавидят лютой ненавистью.

— Я говорю, что нужно быть очень осторожными, — ответил он. — Если попадемся снова, гнев Дракона будет ужасен. Сейчас уходить нельзя. Вечером все обитатели главного гнездовья собираются сюда на ночлег. Если кто-то пойдет всем навстречу, это будет подозрительно. Бежать нужно утром. Отдохни, выспись. Дай высохнуть одежде. Скажи, что голодна, — рожениц всегда кормят по первой просьбе. На рассвете будешь сыта и со свежими силами. Ты меня поняла?

Она кивнула и снова всхлипнула.

— Да что же ты плачешь? Я жив, мы вместе. Мы всегда будем вместе. Ты моя душа, Волерика, ты мое сердце, моя жизнь! Я никому тебя не отдам! Хорошо?

Женщина придвинулась и крепко его обняла:

— Не уходи!

— Скоро здесь начнут укладываться на ночь другие роженицы. Они увидят меня и поднимут тревогу. Сделаем иначе. Я уйду вниз и спрячусь в зимней варне. A-а, ты не знаешь… От детской площадки справа будет полог, за ним большие деревянные чаны. В них еду только зимой готовят, сейчас там пусто. В одном я и укроюсь. На рассвете, когда все станут выбираться наружу, выходи, поешь, потом позови меня. Все поняла?

— Да. А ты не можешь остаться?

— Если останусь, все провалится! — Он наклонился и крепко ее поцеловал: — Ты моя жизнь… Набирайся сил. Утром все кончится.

Он торопливо отполз и стал спускаться. На улице, отводя глаза, свернул к варне, тут же нырнул за полог.

Внутри действительно было тихо и пусто. Беглец потрогал внутреннюю стенку одного из громадных котлов. Тот был на ощупь чуть жирным, но совершенно сухим. Дабы случайно не попасться никому на глаза, Сахун нырнул внутрь, завернулся в ворованное одеяло и затаился…

Сон унес его в детство: беззаботность, смех, мамины глаза, игры на мелководье. Вроде бы, счастливое время — а проснулся юноша с грустью. Ведь он так и не узнал, куда однажды исчезла его мать, почему больше никогда не приходила и даже не попадалась на глаза ни около пруда, ни в других местах гнездовья.

Снаружи пахло вареным мясом и овощами. Там набивали животы слуги богов, прежде чем разойтись на работы и спокойно, размеренно выполнять свои обязанности. Им не нужно было думать о силках и ставнях, о крышах и стенах, они не беспокоились о еде и безопасности. Делай, что велено, и получай все, что нужно. В этой жизни все-таки была какая-то своя безмятежная благодать… От которой он отпихнулся собственными же руками… Может, все-таки, зря?

— Сахун, ты здесь?

— Иду, малышка! — Стряхнув с себя сонное наваждение, он перемахнул стенку котла, крепко поцеловал Волерику, небрежно свернул покрывало, чтобы сверток казался более объемистым, пояснил: — Выходи из варни, поворачивай вдоль гнездовья и иди с серьезным видом. А я сзади вроде слуги пристроюсь. Я потом подскажу, куда повернуть…