Муза ночных кошмаров - Лэйни Тейлор

Сарай оказалась в тех самых яслях, но не сразу поняла это. Тут было постельное белье и младенцы – и дети, и аккуратные стопки подгузников, и белые одеяльца, смягченные частыми стирками, и бутылки с сосками, выстроившиеся на полке. Младенцы лежали в колыбельках и размахивали ручонками или стояли у оградок, как маленькие заключенные. Дети постарше играли на мягких одеялах, разложенных на полу. У них было несколько игрушек: кубики, куклы. Не много. Одна девочка подошла к колыбельке и достала младенца, усадив его на бедро, как маленькая мать.

Этой девочкой оказалась Минья. Хоть по росту и размерам она ничуть не изменилась, в этом видении она выглядела решительно иначе: чистой и с длинными волосами. Они были темными, блестящими и волнами ниспадали ей за спину, а ее детская сорочка сияла белизной, без каких-либо дырок или пятен. Она пела песенку. Все тем же сахарным, как глазурь, голоском, но он звучал по-другому – насыщенно и искреннее.

Сарай не удивилась, попав сюда. Ясли были просто обязаны занять существенное место на пейзаже разума Миньи. А вот спокойствие сцены слегка изумляло. Она готовилась к чему-то безобразному – конфликту, обвинениям. Думала, что Минья будет ждать ее на пороге сна, как Лазло, только без улыбки. Глупое предположение. Откуда Минья могла знать, что она придет? Сарай даже сомневалась, что Минья сможет ее увидеть, а если и так, вряд ли она будет все четко осознавать и участвовать во сне, как Лазло.

В конце концов, он – мечтатель Стрэндж. Но он не был обычным мечтателем, жертвой всех капризов бессознательного. Лазло путешествовал по своему разуму с уверенностью исследователя и грацией поэта. Большинство снов не имеют смысла, а большинство спящих даже не осознают, что спят. Что же насчет Миньи?

Сарай стояла на месте, в ожидании, заметит ли ее девочка. Пока нет. Она полностью сосредоточилась на младенце. Понесла его к столу и положила на одеяльце. Сарай предположила, что она планирует поменять подгузники. Девушка позволила своему взгляду прогуляться по комнате, гадая, найдет ли тут себя – в младенчестве. Она должна выделяться среди остальных, единственная с рыже-каштановыми волосами Изагол.

Осмотревшись, Сарай заметила некую аномалию. Каждый раз, когда она пыталась посмотреть на дверь – единственную, которая вела в коридор, – появлялся своего рода… сбой, будто взгляд постоянно упускал что-то. Девушка заморгала, пытаясь сосредоточиться, но местность сонного пейзажа размывалась, как запотевшее от дыхания стекло. Пару раз показалось, что она увидела уголком глаза какие-то силуэты, но когда поворачивалась, там никого не было.

Сарай задалась вопросом, где же Эллен? И себя она тоже не нашла.

Минья вернулась к колыбелькам, подняла еще одного младенца и устроила у себя на бедре. Затем начала раскачиваться и слегка подпрыгивать – Сарай видела, что люди часто так делают, чтобы успокоить своих детей, когда те просыпаются по ночам. Ребенок безмятежно смотрел на Минью. Колыбелька, к которой она подошла первой, все еще пустовала, и Сарай покосилась на стол, где Минья меняла ребенку подгузники. Там его не оказалось.

По спине побежал тревожный холодок.

Она подошла ближе, и текст песни Миньи выстроился и скользнул в ее разум, каждое слово кристаллизировалось от сладости неземного голоска девочки. Сарай также отметила, что в яслях стало тихо. Дети на полу перестали играть и наблюдали за ней, младенцы тоже. И тогда Сарай подумала: если все они ее видят – они, обычные фантазмы, сотворенные воображением Миньи, – то и Минья должна знать о ее присутствии.

Она уловила уголком глаза очередной намек на движение, и длинные тени прошли там, где никого не было. Песня Миньи звучала так:

И Сарай увидела, что Минья не переодевала ребенка, а укутывала его в одеяльце, прямо как говорилось в песне. Это какая-то игра. Ее голос оставался озорным, лицо – открытым и улыбчивым. На «Ты лучше носик спрячь» она ласково нажала младенцу на крошечный носик и натянула одеяльце ему на лицо. Это как игра в «ку-ку», только больше лицо ребенка не показывалось. На «посиди тихонько» ее голос опускался до шепота, и все стало странным. Минья полностью завернула ребенка – голову, руки, ноги, все заправлено, укрыто, укутано в аккуратный сверток, а затем… просунула его в щель в стене.

Сарай прикрыла рот ладонью. Что Минья делала с детьми?

Когда она двинулась к колыбелькам за следующим, Сарай кинулась к щели в стене – она определенно была плодом воображения, и ее не существовало в настоящих яслях – и заглянула внутрь. Там были еще свертки – маленькие и побольше.

Ни один не шевелился.

Сарай упала на колени, достала ближайший и развернула его. Руки отчаянно тряслись, пока она пыталась сосредоточиться и не прикасаться к нему, так как не знала, что обнаружит внутри. Но вот одеяльце развернулось, и внутри оказался младенец – живой и абсолютно неподвижный.

Сарай никогда не видела ничего более неестественного.

Дитя лежало безо всяких движений, свернувшись настолько, насколько возможно, и смотрело на нее со слишком взрослой настороженностью для блестящих глазок младенца. Будто ему приказали не шевелиться, а он все понял и повиновался. Девушка потянулась к следующему свертку, и следующему, развертывая детей, как коконы. Все были живы, но обездвижены и молчаливы, как маленькие куколки. А затем богиня развернула последний, и в нем оказалась она – маленькая Сарай с коричными кудряшками, – и с ее уст сорвался всхлип.

После этого звука пение оборвалось. В яслях воцарилась гробовая тишина. Развернувшись на коленях, Сарай столкнулась лицом к лицу с Миньей. Девочка дрожала от мрачного пыла, глаза округлились и затуманились, дыхание выходило быстрыми рывками, кожа трещала от переизбытка энергии. Злобным мелодичным голоском, от которого у Сарай пробежали по коже мурашки, она сказала: «Тебя не должно здесь быть», и девушка даже не знала, имеет ли она в виду ясли или сон. Но ее слова и тон будто скользили в танце, движение становилось быстрее и громче, тени надвигались, и тогда в ней проклюнулся жуткий страх.

Сарай побывала в бесчисленном количестве кошмаров, как в своих, так и чужих, а этот сон едва ли можно было считать кошмаром. По описанию он выглядел странно, нежели пугающе. Все дети живы. Просто укутаны. Но у снов есть ауры, всепроникающее чувство, просачивающееся сквозь кожу, и аурой этого сна был ужас.

– Минья, – обратилась Сарай. – Ты меня узнаешь?

Но девочка не ответила. Она смотрела мимо Сарай на развернутые коконы, на маленьких живых куколок.

– Что ты наделала?! – закричала девочка, впадая в неистовство. – Теперь они их найдут!

Сарай не нужно было спрашивать, кто «они». Она десятки раз видела Резню во снах Эрил-Фейна и тех, кто был рядом с ним в тот кровавый день. Знала отвратительную, жуткую правду. Но она никогда не была здесь, в яслях, в ожидании начала.