Лебяжье ущелье - Наталия Ломовская

Незнакомым, паутинно-тонким почерком, простым твердым карандашом… Но совершенно несомненно написано было на пожелтевшем картоне: «Марголина».

То есть написана была ее, Катина, фамилия.

Забавное совпадение почему-то Катю успокоило. Надо же, чего в жизни не бывает! В ее представлении такие открытки дарили друг другу и знакомым кадетам в прежние времена сентиментальные гимназистки. «Люби меня, как я тебя»! И вот одна из них, однофамилица или даже какая-нибудь дальняя родственница Кати, расписалась на обороте. Это было давным-давно, и кто знает, что сталось потом с этой девочкой? Какие житейские бури пронеслись над ее головой? Какие полосы в ее судьбе сменяли друг друга? Каких мальчиков и на каких войнах она теряла? «Люби…» Быть может, она и сейчас еще жива? Но самый главный вопрос – кто пришпилил эту открытку к обоям? Кто старался скрыть ее от постороннего взора и в то же время хотел видеть ее перед собой каждый день?

Это были приятные мысли, они укачивали Катю, словно теплые волны подхватили ее и понесли в море снов. Но уснуть ей не дали. На этот раз Катерину разбудила не беготня крыс в подвале, но звуки вполне человеческие. Это был голос, причем голос женский. Он шептал что-то и не то смеялся, не то всхлипывал. Замерев, Катя прислушивалась и вдруг услыхала шлепанье босых ножек по полу, а потом раздался оглушительный рев. Так могла зареветь только Мышка, которая вообще-то плакала крайне редко, но уж если плакала, то об этом знали даже зелененькие братья по разуму в отдаленной галактике Эпсилон Эридана!

Катерина кинулась на помощь.

– Мышь, глупая Мышь, что с тобой такое? – обнимая дочь, принялась причитать она. – Где ты болталась среди ночи?

– Ты забыла принести мне лимонад!

Серьезное обвинение. Мышка, как все цельные натуры, была тверда в своих привычках. Стакан воды, ломтик лимона, ложка сахару, – вот состав того божественного напитка, что каждый вечер должен оставаться рядом с ее кроваткой. Порой она осушала стакан к утру, порой он оставался нетронутым, но лимонад должен был стоять, и точка! Захлопотавшись вокруг Георгия, Катя об этом позабыла.

– Я захотела пить и пошла вниз, в кухню… И там… там… была страшная тетя! – икая и шмыгая носиком, сообщила Мышка.

– Иди ко мне на ручки. Какая еще тетя?

– Страшная!

Мышка уже успокаивалась, маленькое тельце вздрагивало от судорожных вздохов, но буря слез уже миновала. Дочка становилась все тяжелей в Катиных руках, она засыпала…

– Мама уложит тебя в кроватку, мама почешет тебе за ушком… – ласково бормотала ей Катя. – Спи, моя милая, глупая Мышка. Тебе приснился дурной сон, но я прогоню всех чудовищ, и моей дочурке будут всю ночь сниться одни только цветы и бабочки…

– И рыбки! – сонно потребовала Мышка.

– Да-да, и золотые рыбки!

Дочь дышала теперь ровно, сопела носом. Катя уложила ее, накрыла одеялом. Потревоженный Рикки проснулся и недовольно чирикнул.

– А ты куда смотрел? – попрекнула его Катерина.

Она уже закрывала за собой дверь, когда Мышка сказала во сне, громко и отчетливо:

– По-моему, она была мертвая.

Действительно, в доме было неспокойно. В нем обозначилось присутствие постороннего человека, будто изменился химический состав воздуха. У Кати разыгралось воображение.

Кстати, у Мышки воображения не было – к великой досаде матери-художницы. Она могла бродить во сне и видеть плохой сон… А могла и видеть что-то реальное, что ее сознание трансформировало в кошмар.

Сон разума рождает чудовищ, известное дело.

А если просто-напросто в дом пробрались воры? Одна воровка? И напугала Мышку? Но что ее так развеселило, воровку эту? Потому что Катя явственно услышала вдруг тихий смех, шепот, только трелей соловья не хватало!

Катя не могла допустить свой рассудок до мысли, что звуки идут из подвала.

Но, быть может, они доносятся тоже снизу, но из комнаты Ворона? Неужели воровка пробралась туда?

Красть в комнате Ворона было, вообще-то, нечего. Он занимал обширное помещение, соседствующее с кухней, но имевшее отдельный выход во двор. Посередине Воронова гнезда размещался верстак, всюду валялись инструменты, отдаленно напоминающие орудия пыток, и в углу стоял полуразобранный мотоцикл. Без фар, с остовом колеса, он походил на хромого, но здоровенного нищего, неуклюже рядящегося под немощного старца. Спал Ворон на древнем диване без ножек, постельное белье, правда, у него было самое что ни на есть фатовское – красные гофрированные простыни с черными иероглифами и черными же кружевами. Стена над кроватью заклеена была плакатами. Вороны, летучие мыши, жуткие физиономии, и культовые личности, из которых Катя признала только Мэнсона и почему-то Жанну Фриске. В первый раз заглянув в логовище Ворона, она пришла в ужас, но, по здравому рассуждению, признала право молодого человека на самовыражение и самоопределение. А теперь там самовыражается воровка. Что ее так рассмешило, интересно?

Проходя мимо разделочного стола, Катя прихватила молоток для отбивки мяса. Вещица деревянная, но тяжеленькая. Если засветить в лоб, мало не покажется. Георгия будить не стоит, да и не поднимешь его сейчас, он снотворное принял. Хватит ли у нее, маленькой, сил сладить с ворами? И где пропадает Ворон, почему не исполняет своих прямых обязанностей сторожа и охранника?

Ворон, разумеется, был там, где ему и следовало, то есть в своей комнате. И он был там не один – на древнем диване, среди черно-красных простыней, сидела молодая особа, в которой, пожалуй, вполне можно было бы признать женский клон самого Ворона. Круглое мертвенно-бледное личико, веки и губы, вымазанные черным, короткие взъерошенные волосы, тоже выкрашенные в черный цвет, на цыплячьей шейке подвеска в виде серебряного гробика, ручки и ножки, худенькие, как палочки, топорщатся из-под черных одеяний. Вылитая покойница, немудрено, что Мышка перепугалась до слез!

Сейчас нежная парочка готов тоже была перепугана, но скорее наслаждалась своим страхом. Катя сообразила, как она в данную секунду выглядит, и хмыкнула. В шелковой ночной рубашке, с аметистовыми серьгами в ушах, волосы растрепанные, глаза бешеные, и в руках занесенный для удара молоток! Осторожно опустила свое оружие, покосилась – не соскользнула ли с плеча бретелька? – и тогда только приняла позу оскорбленной добродетели, приличную всякой хозяйке, которая среди ночи обнаруживает в своем доме постороннее лицо.

– Катерина Федоровна, я все объясню, – первым очнулся Ворон.

– Да уж, потрудись, – важно кивнула Катя. – Кто это? Ворониха? Или, может быть, Грачиха?

Больше ничего достаточно язвительного она придумать не могла, в голову лезла только «павлиниха», но тут она явно была не к месту! Впрочем, Ворон прервал поток орнитологических ассоциаций, представив свою гостью.

– Катерина Федоровна, это Стелла. Моя… девушка. Она пришла в гости.