В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора - Анна Уайтлок

Бельмо, и горб, и хромоту

Назвать уродством не спеши.

Уродливей всего сочту

Я злую мнительность души.[472]

Ваша любящая Елизавета.[473]

Елизавета, несомненно, ревновала бы, прояви Дадли интерес к любой другой женщине, но то, что Леттис была ее троюродной племянницей, которую испанский посол описывал как «одну из самых красивых женщин при дворе», делало измену Дадли еще ощутимее.

Филипп Испанский с огромным интересом читал донесения своих послов из Лондона. «Все дело и его последствия, – писал он, – явно показывают, что королева влюблена в Роберта и по этой причине – и на тот случай, если она наконец решится взять его в мужья, – очень выгодно держать его в руках».[474]

Елизавета, предположительно, сообщила Брюнеру, посланнику императора: «До настоящего времени я еще никому не говорила, что не выйду за графа Лестера, но в прошлом лорд Роберт был женат и брак с ним был невозможен».[475]На Рождество французский посол де Фуа сообщил, что Дадли просил руки Елизаветы, на что она ответила, что ему нужно подождать до Сретения в феврале и тогда она «удовлетворит его».[476]Позже, в новогоднюю ночь, де Фуа сказал своему испанскому коллеге, что Елизавета спала с Дадли в своей опочивальне в Уайтхолле. Но, как написал в депеше де Сильва, «источником слуха является француз, решительно настроенный против эрцгерцога». К тому времени о свадьбе с молодым французским королем Карлом IX уже забыли, и французы поддерживали «партию Дадли».

И Дадли, и Хенидж прислуживали королеве во время Рождества и новогодних праздников, и за драмой, которая разыгрывалась при английском дворе, пристально следили дипломаты. Джакомо Суриан, венецианский посол во Франции, писал дожу и сенату со слов сэра Томаса Смита, английского посланника в Париже, что на Двенадцатую ночь Хениджа выбрали «королем веселья»; в течение вечера он управлял всем двором и руководил празднествами. В одной из игр Хенидж велел Дадли спросить у королевы, «что труднее всего выбросить из головы: дурное мнение, порожденное злым осведомителем, или ревность». Елизавета ответила, что трудно все, но ревность тяжелее. Дадли пригрозил отлупить Хениджа палкой (а не мечом, так как считал его ниже себя). Королева сказала Дадли, что, «если он, по ее милости, стал дерзок, он скоро исправится и она будет любить его, как прежде, вначале возвысив его». Дадли снова удалился к себе «в глубокой меланхолии», но затем королева, «движимая жалостью», вернула ему свое расположение.[477]

* * *

Примирению не суждено было длиться долго. В начале следующего года после нескольких ссор с Елизаветой Дадли попросил ее разрешения оставить двор под предлогом того, что он собирался навестить свою заболевшую сестру, леди Хантингдон. «Он думает, что его отсутствие приведет королеву в чувство, – сообщал де Сильва, – и даже, возможно, подвигнет ее к свадьбе с ним; хотя Лестер считает, что, если она забудет позвать его назад и будет обращаться с ним как со всеми, он ненадолго вернется к себе домой и таким образом не потеряет места».[478]Впервые за долгие годы Дадли оказался вдали от королевы. Вначале Елизавета как будто даже радовалась, что отпустила его, и признавалась своему кузену Генри Кэри, лорду Хенсдону, что ее «часто спрашивали, почему она не сделает его главным конюшим, но теперь, скорее всего, так и будет».[479]В отсутствие Дадли при дворе поползли слухи. «Об отсутствии милорда Лестера и о возвращении ему милостей, – писал Сесил Томасу Смиту в Париж, – если ваш осведомитель расскажет вам сказки о дворе или о городе, их сочтут [глупыми] и во многом неверными. Вкратце, я подтверждаю, что о ее королевском величестве, возможно, судили несправедливо; но, по правде говоря, ее саму не в чем упрекнуть, и ее намерения самые добрые».[480]

В середине марта Елизавета заболела. Де Сильва писал испанскому королю: «Она так исхудала, что врач, который ухаживает за ней, уверяет, что у нее можно пересчитать все кости и что у нее образуется камень в почках. Он думает, что у нее чахотка, хотя врачи иногда ошибаются, особенно когда речь заходит о молодых людях».[481]Несколько дней Елизавета пролежала в опочивальне окнами на Темзу, слабая и безжизненная. Королева снова оказалась в центре внимания двора; ходили слухи о ее неминуемой смерти; из уст в уста передавались зловещие пророчества. На сей раз рядом с Елизаветой не было Мэри Сидни. Она уехала в Ирландию со своим мужем сэром Генри, которого назначили лордом-наместником Ирландии. Поскольку его сестра отсутствовала, а королева по-прежнему благоволила к Дадли, один знакомый посоветовал ему поспешить ко двору: «Касательно вашего возвращения я слышу разные мнения; одни велят подождать, другие – поспешить. По-моему, если вы приедете не слишком поспешно, ничего хорошего не будет, поскольку ее величеству, по-моему, так не нравится ваше отсутствие, что она не расположена слышать ничего в вашу пользу».[482]Дадли вернулся, но через несколько недель, поссорившись с королевой, снова вынужден был уехать.

Елизавету все больше возмущало беспорядочное поведение Дадли; она хотела, чтобы он постоянно находился при ней. Бланш Парри велела ему «скорее помириться», ибо «ее величество сердятся на ваше долгое отсутствие».[483]Попытавшись убедить Елизавету, что он скоро вернется, Бланш предупредила Дадли, что королева «очень удивлена, что она ничего не слышала о вас с прошлого понедельника». Один доверенный придворный заверил Дадли, что, в отсутствие Дороти Брэдбелт, другая их союзница среди фрейлин Елизаветы, «наш лучший друг во внутренних покоях – миссис Бланш».[484]Находясь вдали от двора, Дадли надеялся, что Бланш замолвит за него словечко перед Елизаветой и будет держать его в курсе желаний королевы; никто не знал королеву лучше, чем она. В конце мая Дадли снова вернулся к королеве.

7 февраля 1565 г. Елизавете написал алхимик из Нидерландов Корнелиус де Ланной. Он предлагал ей невообразимый подарок. Он утверждал, что ему удалось превратить обычные металлы, такие как свинец, в золото и извлечь эликсир жизни, легендарное зелье, которое лечит все болезни и дарует вечную жизнь.[485]В чем-то подобном нуждалась Елизавета, чтобы защитить свое королевство. Философский камень, с помощью которого, как считалось, можно не только изготовить золото, но и исцелять болезни и достичь бессмертия, на протяжении многих веков оставался для алхимиков недостижимой мечтой. Состав, который де Ланной называл «пантаура» и обещал изготовить, сочетал в себе ценности «души мира», которая немедленно исцеляет болезни, поддерживает «живость конечностей, ясность памяти» и служит «самым лучшим и вернейшим средством против всякого рода ядов».[486]С помощью этого состава можно было достичь той красоты, какую придворные дамы Елизаветы каждый день создавали искусственным путем, сохранить ее здоровье и воплотить в жизнь девиз Елизаветы Semper Eadem – «Все та же».[487]