Заплыв - Владимир Сорокин

Главный редактор вздрогнул, повернул к нему своё усталое оплывшее лицо:

— Орвн опр е тмир?

Александр Павлович пожал плечами:

— Лога мира вапыек, Сергей Иваныч.

— Лога мира? — переспросил Горностаев и легонько шлёпнул ладонью по столу. — А когда?

1980–1981 гг.

посвящается советским поэтам

Лоб, к стеклу прижатый, леденеет, но не оторваться от окна.

— Еду, еду по своей стране я, в новые места и времена! — рассмеялся Груздев, помешивая чай в трясущемся стакане.

Либерзон чистил яйца, аккуратно складывая скорлупу в кучку:

— Да, Виктор Лукич. Чем-нибудь грозны и знамениты каждый город, каждое село. Здесь руда вольфрамова открыта, здесь зерно на камне проросло…

— Здесь живут художники в долинах, — покосился в окно Груздев. — Вон, вся в узорах крыша с петушком.

— Здесь родился комендант Берлина и на речку бегал босиком.

Либерзон разрезал яйцо вдоль, положил половинку перед Груздевым:

— Здесь прошла дорога наступленья. И пусть, Виктор Лукич, нам было очень тяжело. Счастлив я, что наше поколенье вовремя, как надо, подросло.

— Конечно, Михаил Абрамыч, конечно. Я, понимаете, объездил, кажется, полсвета. Бомбами изрытый шар земной. Но как будто новая планета Родина сегодня предо мной.

Либерзон сунул свою половинку в рот:

— Вот… ммм… Россия в серебре туманов, вопреки всем недругам жива.

— Домны, словно сестры великанов.

— Эстакад стальные кружева…

— Смотрите… вновь стога. И сёла за стогами. И в снегу мохнатом провода.

— Тихо спят, спелёнуты снегами, новорожденные города…

В ночь, когда появился на свет Комсомольск-на-Амуре, роды принимала Двадцать Шестая Краснознамённая мотострелковая дивизия Забайкальского военного округа.

Роды были сложными. Комсомольск-на-Амуре шёл ногами вперёд, пришлось при помощи полевой артиллерии сделать кесарево сечение. Пупок обмотался было вокруг шеи новорожденного, но сапёрный батальон вовремя ликвидировал это отклонение. Младенца обмыли из 416 брандспойтов и умело спеленали снегами. Отслоившуюся плаценту сохранить не удалось — ввиду своей питательности она была растащена жителями местного района.

— С нами рядом бежал человек, — задумчиво проговорил капитан СМЕРШа, снимая портупею с уставших плеч. — Нам казалось: отстанет — могила. Он, понимаешь, упал у траншеи на снег. Малодушье его повалило.

Лейтенант СМЕРШа понимающе кивнул, поставил котелок на прокопчённую, монотонно гудящую печку:

— Как же. Помню. Помню, как он перед строем смотрел в тишину. Каждый думал — он должен в сражении искупить своей кровью вину перед павшим вторым отделеньем.

Капитан, повесив портупею на гвоздь, вбитый в чёрные брёвна землянки:

— А помнишь, политрук ещё говорил: «Силой взглядов друзей боевых в безысходном его разуверьте. Он обязан, — говорит, — остаться в живых, если верит в бессилие смерти».

— Помню, товарищ капитан. Потом ещё в «Солдатском листке» поэт писал: «Что таишь в себе, зимняя мгла? Проломись сквозь погибель и вызнай!»

— Точно. А в передовице: «Он идёт. И ползя сквозь снега, не своею, а кровью врага искупает вину пред Отчизной».

Лейтенант снова кивнул, помешал ложкой в котелке:

— Наш солдат, товарищ капитан, продираясь сквозь ад, твёрдо верит, в бою умирая, что и в дрогнувшем сердце солдат есть какая-то сила вторая.

— Ну, — капитан пожал плечами, провёл рукой по измученному бессоницей лицу, — это — думы о доме родном. Это — тяжкого долга веленье…

— Я думаю, товарищ капитан, это — всё, что в порыве одном обещает судьбе искупленье. Садитесь кушать, пожалуйста. Закипело уже.

Лейтенант обхватил котелок ремнём и перенёс на врытый в землю стол.

Капитан сел на широкую колоду, отломил хлеба, придвинул к себе котелок:

— Я, брат, похлебаю малость, тебе оставлю…

— Ешьте, ешьте на здоровье. — Лейтенант сел напротив.

Капитан помешал ложкой в дымящемся вареве, выловил белое, разварившееся ухо, устало посмотрел на него. Разбухшую мочку пересекал лиловый шрам.

— А это откуда у него? — спросил он у лейтенанта.

— Да это под Брестом его царапнуло. В страшном шквале огня, в рыжем облаке пыли, — с готовностью ответил лейтенант.

— Понятно.

Капитан долго дул на ухо. Потом отправил его в рот и принялся жевать — тщательно и сильно.

— Золотые руки у парнишки, что живёт в квартире номер пять, товарищ полковник, — докладывал, листая дело № 2541/128, загорелый лейтенант. — К мастеру приходят понаслышке сделать ключ, кофейник запаять.

— Золотые руки все в мозолях? — спросил полковник, закуривая.

— Так точно. В ссадинах и пятнах от чернил. Глобус он вчера подклеил в школе, радио соседке починил.

— Какого числа починил?

— Восемнадцатого, товарищ полковник.

— Так. Докладывайте дальше.

— В квартире № 14 он спираль переменил на плитке, подновил дырявое ведро. У него, товарищ полковник, гремят в карманах слитки — олово, свинец и серебро.

— Интересно…

— Ходики собрать и смазать маслом маленького мастера зовут. Если, товарищ полковник, электричество погасло, золотые руки тут как тут. Пробку сменит он, и загорится в комнатах живой весёлый свет. Мать руками этими гордится, товарищ полковник, хоть всего парнишке десять лет…

Полковник усмехнулся:

— Как же ей, гниде бухаринской, не гордиться. Такого последыша себе выкормила…

Через четыре дня переплавленные руки парнишки из квартиры № 5 пошли на покупку поворотного устройства, изготовленного на филиале фордовского завода в Голландии и предназначенного для регулировки часовых положений ленинской головы у восьмидесятиметровой скульптуры Дворца Советов.

Порхает утренний снежок и на затворе тает вдруг.

— Средь боя слышу я рожок — необычайно нежный звук! — воскликнул комбриг, разглядывая в бинокль поле боя.

Над полуоткрытым блиндажом свистели пули. В воздухе пахло гарью.

Комбриг крепче прижал бинокль к глазам:

— И автомат к плечу прижат. Захлёбывается огнём…