Два лица Востока - Всеволод Овчинников

Сочетание муссонных ветров, теплого морского течения и субтропических широт сделало Японию страной своеобразного климата, где весна, лето, осень и зима очерчены чрезвычайно четко и сменяют друг друга очень пунктуально.

Японцы находят радость в том, чтобы не только следить за этой переменой, но подчинять ей ритм своей жизни. Им присуща не столько решимость покорять природу, сколько стремление жить в согласии с ней.

Этой же чертой пронизано их искусство. Цель японского садовника – воссоздать природу в миниатюре. Ремесленник стремится выявить фактуру материала. Повар – сохранить изначальный вкус продукта.

Универсальной приправой у японских поваров служит адзи-но-мото. Слово это буквально означает «корень вкуса». Назначение адзи-но-мото – усиливать присущие продуктам вкусовые особенности.

Можно сказать, что адзи-но-мото символизирует собой японское искусство вообще. Его цель – доводить материал до такого состояния, в котором он наиболее полно раскрывал бы свою первородную прелесть.

Присущая японцам любовь к природе воплотилась в своеобразных чертах национального быта. Японский дом – это как бы навес над пустотой. В каждой комнате есть стена, которую можно раздвинуть, а можно и вовсе снять.

Когда такие створки служат наружными стенами, они оклеиваются белой рисовой бумагой и называются «седзи». А те, что делят собой внутреннее помещение, а также служат раздвижными дверьми, именуются «фусума».

Когда впервые видишь внутренность японского жилища, больше всего поражает почти полное отсутствие мебели. Глаз видит лишь обнаженное дерево опорных столбов и стропил, потолок из выструганных досок, решетчатые переплеты седзи, рисовая бумага которых мягко рассеивает пробивающийся снаружи свет. Под разутой ногой слегка пружинят татами – жесткие маты из простеганных соломенных циновок. Пол, составленный из этих золотистых прямоугольников, совершенно пуст.

Разумеется, конструктивные особенности японского дома порождены постоянной угрозой землетрясений. Хотя деревянный каркас ходит ходуном при подземных толчках, он гораздо более стоек, нежели кирпичные стены. А если крыша все-таки обрушилась, каркас легко собрать заново.

Раздвижные стены японского жилища, несомненно, воплощают и стремление его обитателей быть ближе к природе, вместо того, чтобы отгораживаться от нее.

Стремление к гармонии с природой, культ ее красоты – главные черты японского образа жизни. Специалисты признают, что эту черту характера с детских лет активно воспитывает местная школа. В погожий день занятия в классах часто отменяют, чтобы детвора отправилась на воздух рисовать с натуры или слушать объяснения учителя о том, как распознавать прекрасное.

Важное место в эстетическом воспитании ребенка занимает обучение письму. Спору нет, иероглифика – тяжкое бремя для японского школьника. Она отбирает у него в три-четыре раза больше времени и сил, нежели овладение родным языком в других странах.

Но нельзя не отметить и другое. При изучении иероглифики стирается грань между чистописанием и рисованием. Совершенное владение кистью и безукоризненное чувство пропорций, нужные для иероглифического письма, делают грамотного японца к тому же и умелым живописцем.

В быту японцев прочно укоренились обычаи коллективного любования наиболее поэтическими явлениями природы. Зимой принято наслаждаться свежевыпавшим снегом, весной – цветением вишни, осенью – багряной листвой кленов и полной луной.

Речь идет не о каком-то избранном классе. Автомобильные заводы, электротехнические концерны, рыболовецкие артели нанимают для этого целые экскурсионные автоколонны. Благодаря дополнительным туристским маршрутам такие путешествия вполне доступны для любого коллектива и во многом скрашивают повседневную жизнь простых тружеников.

Японцы находят и ценят прекрасное и в том, что окружает человека в его будничной жизни, в каждом предмете повседневного быта. Не только картина или ваза, а любой предмет домашней утвари, вплоть до лопаточки для накладывания риса, может быть воплощением красоты.

Находить прекрасное в обыденном учит и чайная церемония. Если страсти, бушующие в человеческой душе, порождают определенные жесты, то есть и такие жесты, которые способны воздействовать на душу, успокаивать ее. Строго определенными движениями, их размеренностью чайная церемония успокаивает душу, приводит ее в состояние, в котором она особенно чутко отзывается на вездесущую красоту природы.

В японском жилище есть ниша, где стоит ваза с икебана – композицией из цветов. Икебана – это самостоятельный вид изобразительного искусства. Ближе всего к нему стоит, пожалуй, ваяние. Скульптор ваяет из мрамора, глины. В данном случае в его руках – цветы и ветки.

Цель икебана – выражать красоту природы, создавая композиции из цветов и керамики. Искусство икебана любима в Японии за его общедоступность, за то, что оно помогает человеку любого достатка чувствовать себя духовно богатым.

Япония являет собой сейчас как бы двоякий пример для человечества. С одной стороны, своим жизненным укладом японцы опровергают домыслы о том, будто современная цивилизация обедняет духовную жизнь человека, заслоняет от него мир прекрасного. С другой стороны, облик Японских островов тревожнее других уголков земли предостерегает в наш век против губительных последствий неразумного природопользования.

Нельзя сказать, что Япония живописна лишь там, где природа ее осталась нетронутой. Разве не волнуют душу созданные многими поколениями уступчатые террасы рисовых полей? Или чайные плантации, где слившиеся кроны аккуратно подстриженных кустов спускаются по склонам, словно гигантские змеи?

Ухоженность, отношение к полю как к грядке или клумбе – характерная черта Японии, один из элементов ее живописности. А разве не украшают пейзаж бетонные ленты скоростных автострад или вантовые мосты, переброшенные через Внутреннее море?

Страна Восходящего солнца свидетельствует: человеческий труд способен приумножать красоту природы – пропорционально разумности его приложения.

– Вы не вправе считать себя японистом, пока не побываете на вершине Фудзи! – Работая в Токио собственным корреспондентом «Правды», я многократно слышал эту фразу, и от японских собеседников, и от коллег – зарубежных журналистов.

И вот в канун своего 40-летия я решил повторить то, что ежегодно совершают четверть миллиона человек: встретить восход на самой высокой точке Страны восходящего солнца.

Буду откровенным: когда служитель храма выжигал на моем паломничаем посохе последнее, десятое клеймо: «Вершина Фудзи, 3776 метров», в голове у меня была лишь далекая от поэтического пафоса японская пословица: «Кто ни разу не взбирался на эту гору, тот дурак. Но кто вздумал сделать это дважды, тот дважды дурак».

Хотя я прошагал лишь половину древней паломничей тропы, мой пеший подъем с середины склона нельзя назвать пустяковой прогулкой. Тем более, когда весь мой опыт альпинизма ограничивается воспоминаниями о груде шлака во дворе старого ленинградского дома, где я родился и вырос.