Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

Лайонел был старшим из четырех братьев и пережил их всех. Натаниэль, третий брат, получил инвалидность, упав с лошади, и проводил большую часть времени в Париже как любитель искусства с бездонной мошной.

Другие братья остались в Англии. Все трое были партнерами по банку, но главное бремя трудов легло на Лайонела.

В молодости он отчасти разделял буколические пристрастия Энтони и Майера и любил проскакать верхом по долине Эйлсбери. Однако в поздние годы он страдал ревматизмом и подагрой и лишился возможности садиться на лошадь, да и вообще едва мог передвигаться, не морщась от боли и не хватая ртом воздух. В конце жизни он в основном передвигался в инвалидной коляске, и это совсем испортило его характер, еще с юности не особенно приятный. Его младшая дочь Эвелина, которая сделала столь блестящую партию и была источником стольких надежд и счастья, умерла в родах, когда ей шел двадцать первый год. Большое несчастное лицо Лайонела с выступающей ротшильдовской губой под ободком белых волос, казалось, уменьшилось и стало еще несчастнее. Его братья тоже умерли, Натаниэль в 1870 году, Майер в 1874 году, Энтони в 1876 году.

Лайонел протянул еще три года, став еще более замкнутым, молчаливым и угрюмым, но у него все еще был живой ум и крепкая память. Утром в пятницу 20 мая 1879 года он побывал в банке и после обеда, как обычно, поехал в Ганнерсбери на выходные. Вернувшись на Пикадилли в воскресенье вечером, он слег с тяжелым приступом подагры. На следующий день – в банках он был нерабочим – у Лайонела случился эпилептический припадок, он впал в кому и умер на следующее утро.

Он оставил 2 700 000 наследства, которые следовало разделить между членами его семьи, и несколько наставительных слов сыновьям: «…В своих последних словах я прошу их помнить о своем долге перед Богом и всеми окружающими людьми, не забывать семейные узы и дружбу, без которых мы не поднялись бы на то почетное место, которое ныне занимаем».

Во главе банка его сменил сын Натаниэль, который во всех многочисленных книгах о Ротшильдах фигурирует под уменьшительным прозвищем Нэтти. Он отличался щедростью и особенно много поддерживал еврейскую общину, которая – после массового притока иммигрантов из истерзанных погромами областей России и Польши – особенно нуждалась в помощи. Его возвели в пэры в 1886 году, и, когда евреи говорили себе в утешение «Господь поможет», они имели в виду господина Ротшильда. Его главной загородной резиденцией был особняк в Тринге, где когда-то жила Нелл Гвинн[55] (сейчас там школа для девочек, но кое-где все еще проглядывают ее инициалы). Он создал частное государство благоденствия для жителей деревни и арендаторов. «Там не было безработных, – писала его племянница, – потому что он тут же брал их к себе на работу и предоставлял бесплатное медицинское обслуживание, бесплатную читальню, бесплатные ясли, бесплатное жилье и пенсию по старости».

У него были добрые глаза на благодушном лице, но в манере общения он был резок до грубости. С возрастом его стали называть одним из самых больших грубиянов в Англии. Он был молчалив, может быть, даже робок, а эта столь характерная для него резкость выросла из жгучей нетерпеливости. Он мог ворочать целыми состояниями одним мановением руки и ворчал из-за каждой потерянной секунды. Те, кто просил у него минуту времени, получали ровно минуту, и ни секундой больше. Он экономил время, как настоящий скряга, и ввел у себя конвейерный метод для посетителей, которые должны были проходить через ряд последовательных приемных, а он рысью несся от комнаты к комнате и разбирался с ними на ходу.

Он не особенно хорошо ладил с братьями Альфредом и Лео, которые смотрели на бизнес как на нечто такое, чем приходится заниматься между более важными жизненными удовольствиями. Он совсем не ладил со своим сыном Лайонелом Уолтером, которого в конце концов лишил наследства.

Достопочтенный Лайонел Уолтер Ротшильд, родившийся в 1868 году, был хрупким, болезненным ребенком – боялись даже, что он не переживет младенческих лет. Его растили, словно какой-то экзотический персик из отцовской оранжереи, ограждали его от всех опасных шалостей школьных друзей и игровых площадок и обучали дома. Он вырос дородным, широкоплечим здоровяком ростом 6 футов 3 дюйма[56] и в зрелые годы весил больше трехсот фунтов[57]. У него имелся дефект речи: ему было трудно модулировать громкость голоса, и он или шептал, или гремел. Порой он казался людям грозным, даже страшным, но при этом был кротким, мягким и скромным человеком. Из-за одинокого детства он несуразно вел себя в обществе и сделался патологически стеснительным.

В молодости он был хорош собой и прямо-таки источал мужественность, из-за чего пользовался чрезвычайной популярностью у женщин. Он был страстным любителем театра и, пожалуй, еще более страстным любителем актрис.

По мнению его отца, Ротшильд, особенно из английской ветви, должен думать о более возвышенных вещах – например, о банке.

Нэтти работал над фирмой «Н.М. Ротшильд и сыновья», пока не превратил ее в главный торговый банк, а себя самого – в главного торгового банкира Сити. Его часто рисовали в карикатурах как воплощение крупного финансиста и цитировали в печати как выразителя мнения ортодоксальных деловых кругов. Свою деятельность в Нью-Корте он считал почти что священной миссией. Для Лайонела Уолтера это была работа, и к тому же скучная, и он старался при всякой возможности отлынивать от нее.

Часть его времени забирал театр, но его главной страстью были животные. Он начал коллекционировать их еще ребенком. Повзрослев, он потратил немало денег на всяческих необычных, экзотических и крупных животных – особенно крупных. Он, если можно так выразиться, был гигантофилом, а свой зверинец использовал фантастическим образом. Он ездил в Кембридж со стаей киви. Как-то раз он пересек Кенсингтон-Гор на гигантской черепахе. Еще он запрягал страуса в двуколку и проехал по Гайд-парку в открытом экипаже с четверкой зебр. Кроме того, он держал бабочек, журавлей, кенгуру, саламандр – все, что только шевелилось. Под конец жизни он справился со своим сумасбродством и сделал из своей коллекции музей естественной истории в Тринге. Со временем музей стал местом паломничества для натуралистов со всего мира, привлекая более 70 тысяч посетителей в год.

В 1893 году он нанял Карла Йордана, блестящего молодого зоолога из Германии, в качестве куратора своей коллекции, и они вместе написали несколько сот научных статей. То, что начиналось как хобби, стало трудом его жизни, и он занял видное положение среди профессиональных зоологов.

Все это не реабилитировало его в глазах отца. Он продолжал пренебрегать работой в банке. В 1886 году он сменил отца в качестве члена парламента от Эйлсбери (семейное владение) от либералов, но редко присутствовал на заседаниях палаты. За одиннадцать лет членства в парламенте он выступал лишь однажды с короткой речью по поводу билля о воде в Рикмансворте и Аксбридж-Вэлли.