Заххок - Владимир Медведев

Даврон, как звали того военного, отвёз нас обратно. По дороге мы ему все рассказали, хотя его, кажется, наши приключения совсем не интересовали. Он молча сидел на переднем сидении, рядом с шофёром, и даже не поворачивался. А я все болтала и болтала. Вообще-то я не балаболка, но тут трещала как сумасшедшая и почему-то не могла остановиться. Андрей уже немного оправился. Остановились около мечети. Даврон спросил: «Дойдёте?» Мама сказала: «Не знаю, как вас благодарить. Страшно представить, что было бы, если б не вы…» Даврон отвернулся и уехал, не попрощавшись. Наверное, сердился, что потерял много времени…

Мама и за этот случай винит тётю Бахшанду. А я на неё зла не держу. От мамы немедленно направилась к ней.

– Тётушка, я хочу пойти. На кладбище.

– Зачем?

– Я его дочь.

Она долго смотрела на меня, подняла глаза к потолку и провела ладонями по лицу.

– О, худоё! Боже, зачем ты все запутал.

Потом кивнула головой:

– Хорошо, иди… Подожди. Ты молиться умеешь?

– Не знаю. Наверное, умею.

– Смотри, что делают другие женщины и делай то же самое. Скажешь вместе со всеми: «Бисмиллохи рахмони рагим», – и проведёшь руками по лицу.

Это мне, конечно, известно. Каждый знает. Я думала, она научит чему-нибудь более сложному. Продемонстрировала ей, как произвожу это самое умывание без воды, а она будто не увидела и обычным своим приказным тоном:

– Не забудь. Сделай все правильно. Семью нашу не опозорь.

Но я не обиделась и даже не рассердилась.

В середине дня в нашей мехмонхоне собралось десятка полтора соседок. Кого-то ждали и тихо переговаривались, как на поминках. Две женщины ввели под руки крохотную старушку в белом платье до пят. Все встали. Оказалась, это и была та самая знаменитая Хатти-момо. Ей лет сто или даже больше. Сухонькая, почерневшая – душа в теле едва держится, но казалось, есть в ней что-то такое, чего словами не выразить. Волшебная старушонка. Как фея из сказки, только очень ветхая…

Все начали молиться. Я мельком заметила, что тётя Бахшанда внимательно следит за мной, но больше в её сторону не смотрела. Мне хотелось остаться одной. Никого не видеть. Не слышать. Я крепилась весь день, а тут почувствовала, что начала трястись голова, задрожало все тело, и я с трудом удержалась, чтоб не зарыдать во весь голос. Захлёстывала невыносимая жалость к бедному папочке – ещё миг, и я бы рухнула на пол и завыла бы, забилась в припадке скорби.

Видимо, тётя Дильбар, которая молилась рядом, почувствовала, что со мной творится. Положила руку мне на плечо и прошептала:

– Доченька…

Одно-единственное слово. Будто я тонула, а она в чёрную глубину канат бросила, а я по нему кое-как вылезла наружу. Овладела собой. Несколько раз вздохнула прерывисто, со всхлипами… И окаменела, ничего не чувствуя, ни о чем не думая. И когда произнесли заключительное: «Омин», провела, как и все, ладонями по лицу. Руки не дрожали, но были словно чьи-то чужие, не мои.

– Пора идти, – сказала Хатти-момо. – Солнце опустилось к западу, свет будет в могилу падать.

Все вышли из мехмонхоны на задний двор и задворками выбрались на тропу, ведущую к кладбищу. На просторе, на солнечном свету, немного полегчало. Соседки шли впереди меня и вели странный разговор.

Тётушка Лепёшка:

– Дай Бог, чтобы его тело оказалось хокú.

Тётушка Кубышка:

– Наверное, окажется. Умар был мужчиной крепким, сильным…

Я догнала их и спросила:

– Тётушки, о чем вы говорите?

Тётушка Кубышка сказала:

– Не знаешь разве, доченька? Покойники бывают двух родов: хокú и бодú.

– Как это? Земляные и ветряные?

– Да, – сказала тётушка Лепёшка. – Которые хокú, земляные, – те сохраняются долго, не разлагаются.

– Которые бодú, те свойство ветра имеют, – дополнила тётушка Кубышка. – Истлевают быстро, становятся страшными. Если так, то Хатти-момо вас отговаривать станет. «Нет нужды смотреть. Зачем это?» – скажет.

Мне стало страшно. Я боялась даже вообразить, что увижу…

Кладбище было окружено невысокой каменной стеной, как обычное поле. Но росли на нём лишь палки, воткнутые возле низких могильных холмиков. К концам палок привязаны белые лоскуты, рога, а к одной фарфоровый чайник, расписанный ярко-красными розами…

Хатти-момо остановила женщин:

– Стойте, не подходите. Я открою могилу и посмотрю на лицо покойного. Если страшное, вам лучше не глядеть.

Женщины заохали, запричитали.

– Дайте кетмень, – приказала Хатти-момо.

Тётушка Кубышка подала и сказала:

– Бабушка, я помогу.

– Сама!

Хатти-момо ухватилась за древко и поволокла кетмень за собой, как муравей соломину. «У неё сил нету, чтобы и такую-то лёгкую железку поднять, – тупо подумалось мне. – Как она сумеет копать?»

Хатти-момо доковыляла до одного из холмиков, ничем не отличного от соседних, я поняла, что это папина могила. Мой папочка зарыт под этой земляной кучкой? Нет, представить невозможно…

Хатти-момо остановилась, шепча молитву. Женщины разом затихли и молча следили за ней с пугливым любопытством. Старушка откинула длинные рукава, взмахнула кетменём. Разгребла рыхлую землю, прокопала в ней небольшую яму – смотровое окошко, отбросила кетмень и отошла в сторону.

Женщины зашептались:

– Пережидает, пока пар покойника выйдет…

– Очень для человека вреден…

Хатти-момо постояла немного, вернулась к могиле, вгляделась, протянула руку и что-то в дыре обтёрла концом рукава. Мне даже думать было страшно, что она обтирает…

– Можно посмотреть, – сказала Хатти-момо. – Подойди ты, вдова.

Тётя Бахшанда подошла, присела рядом с отверстием. По её лицу невозможно было догадаться, что она видит и что чувствует. Потом Хатти-момо сказала:

– Теперь пусть дочь посмотрит.

Не помня себя, я пошла к могиле. Решила, что не буду смотреть. Но когда опустилась рядом с тётей Бахшандой и краем глаза увидела, как солнечный свет уходит в земляную дыру, словно в какую-то воронку, что-то заставило заглянуть туда. Я слышала, как одна из женщин сказала: «Уведите девочку», но не могла тронуться с места и оторвать взгляда от незнакомого мёртвого лица в дыре…

Бахшанда обняла меня.

– Пойдём, дочка.

Я почувствовала её живое сильное тело и прижалась к нему.

И в это время внизу, в отдалении – в кишлаке? – внезапно раздались выстрелы.

– Дети! Дома дети остались! – закричала тётя Бахшанда.

Женщины закричали и, спотыкаясь о могильные холмики, побежали вниз по склону к ограде кладбища. Я побежала вместе со всеми, но остановилась, оглянулась и увидела, что Хатти-момо кетменём забрасывает сухой землёй дыру в папиной могиле.