Головнин. Дважды плененный - Иван Фирсов

А в Кронштадте, в канцелярии командира порта, исполняли указ Адмиралтейств-коллегии, готовили к отправке в Англию двенадцать офицеров, восемь лейтенантов и четырех мичманов.

Едва прошел ледоход, всю дюжину вызвали в Петербург, к вице-президенту Адмиралтейств-коллегии. Все офицеры впервые входили в пышные аппартаменты. Нарядные, в новеньких белых флотских мундирах, в башмаках с блестящими пряжками и белых шелковых чулках. Адъютант ввел их в овальный кабинет.

Приветливо улыбнувшись, адмирал Мордвинов окинул пытливым взглядом стоявших полукругом офицеров: «Лучшие из достойных», — сам просматривал каждого кандидата. Заложив руки за спину, чуть сутулясь, прошел к окну, не спеша повернулся.

— Вы должны знать, что вас государь посылает служить в Английский флот, не только чтобы вы там учились корабельным маневрам, — медленно расхаживая по кабинету, начал адмирал. Черные с проседью кудри обрамляли большую умную голову. — Но вы обязаны входить и узнавать внутреннее устройство и хозяйство всего морского департамента и сверх того, при случае, замечать и узнавать состояние земледелия, мануфактур, торговли и прочее, дабы быть в состоянии употребить ваши сведения на пользу отечеству, в служении коему вы можете занять со временем значительные места».

Кое-кто из слушающих адмиральскую тираду про себя посмеивался: «Военный человек, а несет какую-то околесицу». Привыкли слышать на шканцах лихие адмиральские команды во время боя или шторма, в походе колкие шуточки и разносы капитанам кораблей, иногда брань и хлесткие словечки…

Слова адмирала открывали Головнину новые горизонты в профессии моряка. Многое он почерпнул раньше из скрижалей бывалых моряков о дальних вояжах. Но как-то ускользала в них мысль о практической пользе мореплавания для отечества.

Вице-президент напомнил о долге гражданском.

Друзей не выбирают. Сами собой между людьми устанавливаются мириады незримых связей, которые зависят от конституции и физиологии людей, их нравственных начал, исповедуемой морали, взглядов на жизнь. Иногда дружеские связи завязываются при случайных встречах, когда жизненные обстоятельства сводят вместе людей, делают их на долгие годы добрыми товарищами.

В четырехместной каюте английского брига «Ретрайв», в конце мая покинувшего Кронштадтский рейд, обустроились лейтенанты Петр Рикорд, Григорий Коростовцев, Василий Головнин и мичман Леонтий Гагемейстер. Разные по натурам, но единые во многих суждениях и взглядах на жизнь, обитатели каюты были знакомы еще гардемаринами.

Мичман, уроженец Прибалтики, отличался размеренностью и пунктуальностью. Коростовцев, большой спорщик, выделялся бесшабашностью и веселым нравом, итальянская кровь в жилах блондина Рикорда ничем не проявляла себя в его ровном и целомудренном характере, степенный же Василий Головнин, старший из них по возрасту и положению, человек «серьезных и строгих жизненных правил» негласно сделался флагманом этой небольшой дружной компании, направлявшейся с другими офицерами для службы в Английском флоте…

Солнечным полднем 5 июля 1802 года в каюте друзей появился капитан брига Генри Чартер. Хлопнули пробки, бокалы шампанского сошлись в одном движении. — С успешным прибытием к английским берегам! В открытое окно ровный, ласковый ветерок доносил плеск волн полноводной Темзы, многоголосый портовый шум, перезвон корабельных колоколов…

Спустя пять дней офицеров принимал в своих апартаментах русский посол граф Семен Воронцов. Три десятка лет состоял граф дипломатом, последние десять — послом в Англии. Тонкий политик, он умело отводил угрозы от России, за что ему завидовали и даже кое-кто недолюбливал в Петербурге. Его брат Александр состоял президентом Коммерц-коллегии, сестра, Екатерина Дашкова, директором Российской Академии наук, другая сестра, Елизавета, в свое время подвизалась фавориткой Петра III… Однако и в Петербурге, и в Лондоне его высоко ценили. Граф Воронцов умел ладить с министрами и членами парламента, имел обширные связи с коммерсантами, поддерживал отношения с учеными и журналистами, слыл среди лондонцев самым популярным иностранцем-Особо близкие отношения сложились у него с английскими моряками…

Воронцов, как всегда в таких случаях, в мундире, вышел в точно назначенное время, минута в минуту. Окинул из-под нависших седых бровей проницательным взглядом офицеров, остановил взгляд на Головнине. Тот, расправив плечи, глуховато, но четко представился:

— Флота лейтенант Головнин!

Добродушная улыбка оживила строгое лицо посла.

— Помню, помню тебя, — подошел, поздоровался за руку, обошел всех, пожимая руку каждому.

Удивленные офицеры переглядывались. Для них это было внове.

Откашлявшись, Воронцов сделал паузу, произнес небольшое напутствие:

— Не вы первые, господа офицеры, волонтерами в Английский флот поступаете. Прежде чем отослать вас на военные суда, я рассудил дать вам время поосмотреться, пообвыкнуться, в науках мореходных поднатореть. Благо, нынче на море поутихло, Амьенский договор прекратил военные действия с французом, надолго ли, поглядим. — Посол сделал небольшую паузу и продолжал: — Да и с лордами адмиралтейскими надобно мне переговорить, кого куда из вас определить. — Закончил он практическими советами: — Чиновники посольства нашего дадут рекомендации, где жить вам по средствам. Покуда на берегу, раз в неделю посольство навещайте, давайте о себе знать. Не забывайте веру православную, жалуйте нашу церковь при миссии…

Обустроив прибывших офицеров, Воронцов провожал во Францию нового посла, своего коллегу и приятеля Чарльза Витворта.

Витворт уезжал с предчуствием, которым откровенно поделился с Воронцовым.

— Вот увидите, сэр, Бонапарт не остановится. Он заключил мир в Амьене лишь к своей выгоде. Мало что Англия потеряла выгодные рынки, он оставил в своих руках берега Бельгии и Голландии, откуда станет угрожать нам и в любую минуту может напасть на метрополию.

Так оно и вышло. Вскоре первый консул стал распоряжаться в континентальной Европе, как будто в своих владениях. Соседней Швейцарии навязал новое государственное устройство и посадил правительство, «дружественное Франции», присоединил к Франции Пьемонт, на правах хозяина распоряжался в западногерманских княжествах. То и дело Наполеон устраивал английскому послу публичные разносы, не стесняясь в выражениях. Витворт пожаловался в Лондон: «Мне кажется, что я слышу скорее какого-то драгунского капитана, а не главу одного из могущественных государств Европы».

В Англии начали готовиться к худшему, на французском берегу не скрывали намерений сокрушить противника на его островной земле. Наполеон явно шел на обострение отношений с соседом и скоро нашелся повод — та же Мальта, возвращения которой он потребовал у англичан. Они обязались сделать это по договору, но не спешили исполнять.

— Итак, вы хотите войны! Вы хотите воевать еще пятнадцать лет, и вы меня заставите это сделать, — бросил Витворту гневные слова Бонапарт на приеме послов и продолжал: — Англичане хотят войны, но если они первые обнажат шпагу, то пусть знают, что я последний вложу шпагу в ножны… Если вы хотите вооружаться, то я тоже буду вооружаться; если вы хотите драться, я тоже буду драться. Вы, может быть, убьете Францию, но запугать ее вы не можете… Горе тем, кто не выполняет условий! И в конце, выходя из зала, крикнул: «Мальта или война!»