Весь апрель никому не верь - Ариадна Борисова

Автомобиль подъехал к пустырю перед лесной зоной. С краю леса белели столбики кладбища. Пока Робик курил, выйдя из машины, Матвей взял из бардачка бутылку водки, выдернул пробку зубами и сделал длинный глоток. В ушах зашумело. Ослепительно белое солнце полыхало вокруг над дрожащей, как в пустыне от зноя, землей. Резко открыв дверь, Робик выхватил бутылку из рук, и Матвей уткнулся лбом в руль. Внутри невыносимо ныла пустота. Смерть выломала в груди ребро, о котором он долго не вспоминал, а теперь не мог понять, как жить без него. Хотелось врезаться головой в стекло – вышибить из себя если не дух, то память. Поблизости, чуя чье-то временное помешательство, кружили невидимые стервятники. Матвей придавил пальцем прикуриватель, задрал левый рукав свитера и прижал руку над кистью к раскаленной спирали. В ноздри ударила вонь паленых волос и горелого мяса. По телу полоснул палящий кнут, выбив слезы и зубовную дробь. Три отрезвляющие метки – жрите, стервятники, мне так легче. Мне так легче и несравненно лучше, чем вбивать боль кулаками в чужую плоть. Робик оглянулся. Закричал…

– Слабак! – кричал он и волок из кабины. Матвей не сумел разжать его руки и, обессилев, лег щекой к нему на плечо. Сам ты слабак. Только слабаки, привычные, казалось бы, к посторонней смерти в больничной палате и на операционном столе, расстраиваются при виде каких-то мелких ожогов. Не впадай в мое эмоциональное состояние, Робик, ты спасаешь людей, а я только что уничтожил в себе зверя.

Сквозь влажный туман плыли в синюю горизонталь облака. Тающая стрелка самолета указывала им путь к неведомой гавани. Матвей был благодарен другу, что не услышал от него оскорбляющих жалостью слов. Ничего, кроме тихого мата.

Только сели в машину, как запел телефон. Звонил папа. Дай Снегирям волю, они ходили бы за Матвеем по пятам и подстилали соломку всякий раз, когда жизнь вздумает дать ему под дых. Вот и в Робике встрепенулся охранный инстинкт.

– Хочешь, я поговорю?

– Спасибо, сам.

На метках вспучились пузыри. Кипящая боль пульсировала в руке. Матвей надеялся, что сможет говорить, не лязгая зубами.

– Матюша, ты где?

– Мы доехали.

– Будь осторожен на дорогах, сердце мое.

– Как твое сердце, пап?

– В норме. Хочу мяса – Костя посадил меня на овощную диету. Морковка, свеколка… У вас что?

– А у нас пахнет жареным мясом. – Матвей крепко прислонился виском к окну, усмиряя обуявший его постапокалиптический смех. Робик смачивал в кружке чайные пакетики, чтобы приложить их к ожогам.

– Шашлыки ели? – с завистью спросил папа.

– Жаль, недоставало специй…

– Не сыпь мне соль на рану!

Матвей захохотал. Папа обиделся:

– Чего ржешь?

– Прости, тут Робик анекдот смешной рассказал.

– Рассказывай, – потребовал он.

– Ну вот, сидят, значит, Абрам с Сарой…

Матвей не имел права зацикливаться на смерти, как бы ей ни хотелось. Рядом был его Ватсон, дома ждали Снегири. А еще в этом городе Матвея, может быть, ждала дочь.

Крестьянский рынок «Курчатовский» благоухал в открытое окно петрушкой, зеленым луком и предчувствием лета. С выходом из машины пряные ароматы перебил нутряной запах натурпродуктов: цельное молоко, парное мясо, овощи, на вид только что с навозной грядки. Автомобильное зеркальце явило Матвею улыбку, выжатую из сиюминутных возможностей и напоминающую оскал. Ладно, сойдет. Вытер лицо носовым платком, причесался – к даме все-таки идти.

Брезентовые тенты были пронумерованы. Девятое место, пятнадцатое, двадцать третье… Нырнув в тень, он остановился напротив двадцать восьмой палатки. Интуитивно.

Федора торговала польскими яблоками. На портрет сына Тропинина она уже не походила, но, будучи женщиной из тех, что мало поддаются годам, стала даже интереснее. Волосы спадали из-под берета на плечи русыми кольцами, чуть подсеребренными сединой, нежная «семечковая» форма лица нисколько не потеряла прежней отчетливости. Сколько же ей лет? Где-то в диапазоне «баба-ягодка», но эта фактическая дефиниция для нее не годилась. Федора выглядела скорее как женщина бальзаковского возраста. Отвечая покупателю, она взлетела на него глазами, и Матвей вздрогнул от укола возвращенного времени: каре-зеленые молнии не поблекли. Федора поставила пакет с яблоками на допотопные весы. Движения казались слишком порывистыми для ее по-мальчишески тонкого в кости и все-таки женского тела. Матвей снова дрогнул: из-за пирамиды пустых коробок высунулась кукла, потом помпон зеленой шапки, и на свет выбралась девочка. Со своего места Матвей видел прозрачность кожи ее лица. Девочка сняла шапку, и вдоль щек упали мягкие спиральки льняных кудрей. Милое дитя… Но не его. Его ребенку не могло быть четыре года.

– Ну-ка, надень шапку, – велела Федора и улыбнулась подошедшей женщине: – Заграждаю вход коробками, а все равно вылезает.

– Ишь, непоседа, – женщина наклонилась к девочке. – Как тебя зовут?

– Анюта. – Девочка взяла предложенную конфету и положила в карман курточки. – Спасибо.

Она слегка шепелявила, из чего Матвей заключил, что ей больше четырех, раз выпали зубки. Девочка села на ящик сбоку и, напевая, принялась укачивать куклу.

Дела у продавщицы шли бойко, за женщиной подоспел старик. Цена яблок, видимо, устраивала. Федора вдруг резко взглянула на Матвея, – так бывает, если волнение смотрящего, как бы он ни скрывался, перехлестывает через край. Глаза в глаза. Пунцовый плод выпал из анемичных пальцев, покатился по прилавку – узнала. В лице ярко отразился целый спектр чувств: всплеск радости, неуверенность, боль, вопрос. Матвей не знал, что прочла Федора в его лице, а он шагал к ней со своими вопросами и громко колотящимся сердцем.

– Вы… вы зачем сюда приехали? – выдохнула она без приветствия.

Матвей ответил, как было:

– К Марине.

Она с отчаянием взглянула на очередную покупательницу:

– Два килограмма? Хорошо… Сейчас…

Он ждал, переводя дыхание. Девочка пристально смотрела на него. Глаза ее оказались черными, точно черные маслины, – зрачки терялись в этом цвете, полном непроницаемого блеска и глубины. Над переносьем между бровями, прорисованными более четко, чем у Марины (если это ее дочь), просвечивала под кожицей голубоватая жилка.

Федора бегло, уже без всякого удивления, поздоровалась с подошедшим Робиком. Девочка переключила изучающий взгляд на него, но, окинув снизу вверх без особого интереса, снова нацелилась на Матвея.

– А я знаю, как тебя зовут, – сказал он ей.

Ямочки в углах ее губ весело заиграли. Впереди недоставало зубика, что не портило очарования детской улыбки.

– Твое имя – Анюта. Правильно?

Девочка кивнула.

– Спорим, что не знаете, как зовут мою куклу?