Лабиринт фараона - Серж Брюссоло

Панахемеб приблизился к ложу и задал вопрос испуганному старику. Больной, на чьих губах еще виден был ожог от яда, оказался неспособен ответить главному визирю. Он не знал уже ни где находится, ни что с ним произошло. Он лишь с любопытством оглядывался, словно впервые видел окружающие его предметы.

Панахемеб взял врача под руку и отвел в дальний угол комнаты.

— Это Томак, — прошептал он. — Я в этом уверен.

— Откуда такая уверенность? — удивился врач.

— Запах… Ты не заметил, что он не пожаловался на запах наших тел после того, как очнулся? Анахотеп не преминул бы сделать это, едва открыв глаза.

Врач поморщился:

— Сожалею, но это ничего не значит. Во-первых, эта так называемая чувствительность к запахам может быть притворной или надуманной. Во-вторых, будь она даже реальной, не исключено, что Анахотеп потерял ее, как и память. Я лечил солдат, которые, выйдя из комы, совершенно преображались. Те, кто любил женщин, стали предпочитать мальчиков, другие, бывшие без ума от пива, стали пить только вино. Бывало и такое, что отличный лучник не мог попасть в мишень, трус становился отважным воином, а благоразумный человек приобретал все мыслимые пороки.

— Чем ты это объяснишь?

— Я считаю, что человек, ступающий на стезю смерти, становится вместилищем неприкаянных душ. Души, бродящие по берегам реки вечности, проникают в него, чтобы возвратиться к живым. И когда наши лекарства благотворно влияют на раненого, все загробные души устремляются в его телесную оболочку и приживаются там. Вот почему у человека появляются черты, которых у него раньше не было… Все дело в душах. А в данном случае душа усопшего, которого мы не знаем, возможно, вошла в тело Анахотепа. Мы кого-то вытащили из потустороннего мира… Кого-то, не имеющего никакого отношения к номарху. Очень уж деликатное это дело — оживлять агонизирующих: они уже совсем рядом с богами. Усердствуя, можно навлечь на себя неприятности.

Врач казался почти напуганным.

Панахемеб инстинктивно повернулся к бледному старику, дрожащему от холода посреди большого ложа из черного дерева. Человек этот уж точно не имел ничего общего с номархом. В нем не чувствовалось ни жестокости, ни властолюбия. Это был обычный старик, слабый, как ребенок.

«Он выжил, — подумал Панахемеб. — Вопрос теперь в том, сможет ли он выполнять свои обязанности».

Мысль о слабом, беззащитном, трясущемся Анахотепе понравилась ему. Его можно показать издали, заставить повторить свои слова.

«Я ничего не теряю, — возбужденно подумал он. — Кем бы он ни был, этот человек даст мне возможность еще больше обогатиться, потому что мне не придется опасаться его недоверчивости, хитрости, постоянной слежки. Я смогу управлять им по-своему, обращаться как с куклой из мягкой глины, и я, Панахемеб, стану настоящим номархом Сетеп-Абу».

— Так что же мне делать? — обеспокоено спросил врач.

— Поставь его на ноги, — приказал главный визирь. — С настоящего момента считай, что лечишь нашего номарха Анахотепа. Ну а того… мы похороним тайно, в никому не известной могиле. Никто не должен знать, что произошло. Просто фараон почувствовал недомогание, перетрудившись в гареме… Жизнь продолжается.

— Но как он будет править? — недоуменно пробормотал врач.

— Об этом я позабочусь, — сухо ответил Панахемеб. — Занимайся своим делом.

Но все пошло не так, как хотелось главному визирю. Человек, потерявший память, не желал становиться номархом. Он был уверен, что его обманом завлекли в мир живых.

— Я ничего не помню, — жалобно стонал он, — но это еще не все. Вещи вокруг меня ничем не пахнут, а пища и вино безвкусны. Когда я кладу ладонь на какой-либо предмет, я едва чувствую его контуры. Тело мое словно оцепенело. Это доказывает, что я мертв. Вы вытащили меня из спокойного загробного мира, что-то сделали с моим телом, и боги наказывают меня за бегство с полей Иалу. Я стал неприкаянным покойником… Мне нечего делать среди вас…

В первый же день он захотел, чтобы осмотрели его нагое тело, поскольку был убежден, что он мумия, освободившаяся от своих повязок. Заметив шрамы от ударов ножом на животе и груди, он испустил крик ужаса, посчитав их следами вскрытия бальзамировщиков. Дворцовому врачу стоило немалых трудов уверить его, что это следы бывших покушений на его персону. Старик был недоверчив — черта характера, сближавшая его с Анахотепом.

Несмотря на все убеждения, он упрямо продолжал считать себя мумией, вынутой из саркофага. Он стучал по своему истощенному телу изуродованными подагрой пальцами и бормотал:

— Я полый, я это чувствую. Я пустой. У меня больше нет ничего внутри. Из меня все изъяли: мозг, внутренности. Потому-то я ничего не помню, потому-то не чувствую ни голода, ни жажды, ни вкуса, ни запаха. Я мертвец. А у мертвых нет ни воспоминаний, ни чувств. Где мои канопы?[2] Что вы сделали с моими внутренностями?

Когда он начинал так говорить, по его властном тону в нем сразу можно было признать Анахотепа. Но это еще ничего не доказывало, потому что Томак превосходно подражал голосу своего номарха.

Панахемеб пытался объяснить ему его почетную роль в механизме власти, но старик затыкал себе уши.

— Это все для живых, — вопил он. — Это меня не касается. Ваш мир меня не интересует, я хочу вернуться в поля Иалу. Я вас проклинаю — вас и вашу нечестивую медицину, которая отрывает мертвых от великого перехода и заставляет их возвращаться против их воли!

Его стенания становились невыносимыми. Очень быстро слуги разнесли слух о том, что номарх потерял разум. Старика было чрезвычайно трудно усмирить. Он срывал драпировку со стен и разрывал ее на полосы, которыми неумело обматывал себя. Два раза его ловили, когда он разгуливал по дворцу в этом нелепом наряде и искал свой саркофаг. Он впадал в ярость, осыпал ругательствами и угрозами всех, кто встречался на пути.

«Это точно Анахотеп, — думал Панахемеб. — Его характер не так уж сильно изменился. Его безумие могло бы принять и более тяжелую форму».

Безумный правитель — что может быть хуже для народа? Толпа, которая безропотно сносит жестокость и своеволие, не будет долго терпеть правление сумасшедшего. Если все узнают о слабоумии номарха, не миновать бунта.

Приступы неистовства у номарха сменялись подавленностью. Случайно подслушав болтовню слуг, старик узнал о былых «подвигах» Анахотепа и проникся к себе безграничным отвращением.

Панахемеб, желая вывести его из депрессии, решил рассказать ему о шутке, изобретенной номархом, и попытался убедить его в том, что на самом деле он Томак, двойник Анахотепа, и ему, следовательно, не в чем себя упрекать. Подобная новость, казалось, немного приободрила старика.