Приручить Сатану - Софья Бекас

очень похожа на шкуру леопарда. Земля, ещё полная талой воды, при каждом шаге хлюпала под ногами и куда-то проваливалась, угрожая превратить аккуратные ботинки Евы в нечто не слишком привлекательное, но девушка совершенно не обращала на это внимания.

Вдруг среди густой травы кто-то громко фыркнул. Ева встрепенулась и спешно огляделась вокруг себя, но никого не увидела, кроме колышущейся пожухлой травы и сидящих на ней первых ещё сонных бабочек. Девушка осторожно пошла дальше, постоянно оглядываясь по сторонам и всматриваясь в плотное полотно прошлогодней ржи, однако ни силуэта невидимого существа, ни других посторонних звуков больше не наблюдалось. Ева уже начала думать, что ей показалось, как вдруг фырканье снова повторилось, при этом гораздо ближе и громче, чем в предыдущий раз, и через мгновение из зарослей высунулась большая лошадиная голова.

Ева так и замерла от неожиданности. Лошадь между тем принялась с каким-то особым философским видом обнюхивать девушку, словно пыталась по одному запаху определить степень её доброты, и, удовлетворённо кивнув, мягко уткнулась мордой Еве в плечо. Она сначала оторопела, но затем, взяв себя в руки, ласково погладила лошадь по бархатному носу, на что та довольно прильнула к её руке.

Это была та самая лошадь, которую Ева буквально только что видела на главной площади парка, но на ней не было ни уздечки, ни седла, ни каких-либо других элементов сбруи, присущей «рабочим» лошадям. Она была абсолютно без ничего, словно случайно отбившееся от табуна животное, которое подошло слишком близко к чему-то человеческому и теперь тщетно пыталось найти дорогу обратно. Её благородного серого цвета короткая шерсть, украшенная небольшими белыми «яблочками», сияла в матовых лучах персикового солнца и переливалась из жемчужного оттенка в мокро-асфальтовый, а тёмная длинная грива струилась приятным мягким шёлком вдоль сильной шеи. Тонкие стройные ноги, из которых во время бега била ключом чистая животная энергия, сейчас пребывали в меланхолическом спокойствии, изредка перебирая голыми копытами мелкие камушки. Большие печальные глаза цвета маслины с невидимыми горизонтальными зрачками печально смотрели на пребывающую в приятной растерянности Еву, которая почему-то видела в них не своё отражение, а чей-то светлый и немного потерянный образ среди окружающей глубокой черноты.

— Здравствуй, — сказала лошадь. — Ты потерялась?

— Да, — тихо ответила Ева, заворожённо наблюдая за волшебным существом перед собой.

— Хочешь, я тебе помогу? — лёгкий ветер пробрался между высокими колосьями, раскачал их, и девушка увидела тёмный силуэт животного в глубине поля.

— Да, — снова сказала Ева. Лошадь медленно зашевелилась, вышла из сухой колючей травы на тропинку и осторожно опустилась, приглашая девушку сесть верхом, а когда та залезла, так же аккуратно выпрямилась. Ева обвила руками её толстую шею и сильнее прижалась к животному.

— Держись крепче, — обратилась к ней лошадь, и в следующий миг звонкий ветер засвистел у Евы в ушах.

Лошадь неслась, как в последний раз. Сначала девушка от испуга зажмурилась, с такой скоростью бежало существо по весенней равнине, но потом страх постепенно прошёл. Ева осторожно открыла глаза и увидела одни только смазанные образы, так стремительно сменяли одна другую разноцветные картинки. Жёлтая полоса — это ещё не проснувшееся после долгой зимы поле, усеянное душистыми травами, луговыми цветами, ромашками, васильками, люпинами, которые совсем скоро раскроют свой потенциал в душном воздухе июля, голубая полоса — это пронзительно-голубое небо с небольшими вкраплениями белых облачков, которые всё бегут, бегут куда-то на протяжении многих веков без устали, без цели, без желания, не зная зачем, куда, для кого и к кому; зелёная полоса — это ещё вчера голый чёрный лес на окраине земли, где небо сливается с полем, который теперь поёт на весь земной шар о своём торжестве, словно не он всю зиму дрожал то ли от страха, то ли от холода, не он стоял безмолвный, смиренно понурив голову, не он робко терпел жестокие морозы и колючие вьюги. И вот она лошадь: такая добрая, такая чистая, несётся навстречу тёплому упругому ветру, а тот и рад развеять её длинную шёлковую шерсть вместе с золотой копной сидящей на ней верхом девушки; и всё отступает на задний план, остаётся только природа, лошадь и ангел.

***

Требовательный звонок в дверь прервал задумчивую мелодию скрипки. Саваоф Теодорович, замерев, некоторое время прислушивался к происходящему за порогом, а затем, положив инструмент в раскрытый чехол, подошёл к двери. Ключ два раза повернулся в замочной скважине, и в проёме показались две высокие мужские фигуры. Увидев их, лицо Саваофа Теодоровича заметно помрачнело, однако он не отказался от предложенных ему рукопожатий и протянул руку в ответ.

— Доброе утро, брат.

***

Серая в яблоках лошадь, звонко цокая копытами об асфальт, затормозила перед средних размеров двухэтажным домом и осторожно опустилась на колени, чтобы ссадить на землю свою хрупкую наездницу. Ева медленно слезла с лошади, благодарно похлопала её по шее, и та, тихо заржав на прощание, убежала обратно, туда, откуда только что пришла.

Девушка подошла к двери и с каким-то особенным воодушевлением, появившимся у неё после нового необычного знакомства, нажала на звонок. Вообще после прогулки Ева почувствовала себя гораздо легче, чем до, словно душа наконец-то отмылась от невидимой грязи, хотя, в чём именно состояло её беспокойство, она толком сказать не могла.

Через пару минут по ту сторону стены послышались торопливые шаги, и лицо Саваофа Теодоровича осветило яркое весеннее солнце, заставляя последнего слегка прищуриться. Жучно-чёрные глаза мгновенно приобрели оттенок крепкого чая в стеклянном чайнике, сквозь который проходят косые утренние лучи, а ослепительно белая рубашка сверкала, как январский снег. Чёрные, словно смоль, ещё влажные волосы лежали с той долей нарочитой небрежности, когда нарцисс ничего не делает, чтобы выглядеть шикарно, однако при этом все вокруг только и делают, что восхищаются им. Увидев Еву, его губы тронула тёплая ласковая улыбка, точно всё утро он приводил себя в порядок только для того, чтобы она полюбовалась им, и наконец его желание исполнилось (а может, так оно и было).

— Доброе утро, Ева, — промурлыкал Саваоф Теодорович, пропуская девушку внутрь. — Вы очень вовремя. У меня гости, с которыми я хотел бы Вас познакомить.

Действительно, на кухне слышались чьи-то приглушённые голоса, изредка разбавляемые всплесками дружеского смеха или импульсивными восклицаниями, словно гости о чём-то спорили. Интонация и тембр были поразительно похожи, как если бы говорил один и тот же человек, но в таком случае у него было весьма серьёзное раздвоение личности, и Ева мысленно понадеялась, чтобы это оказалось не так, потому что, как известно, при встрече с сумасшедшим человеком сам поневоле начинаешь становиться