Прокурор для Лютого - Федор Бутырский

К немалому удивлению жулика, его определили не на обыкновенную хату, а в одиночку — это было тем более удивительно, что Бутырка всегда славилась жуткой перенаселенностью. Коричневое чугунное «очко», мрачные голые стены, испещренные многочисленными надписями, шконка, привинченная к полу табуретка, именуемая по-здешнему «трамваем» — вот и все убранство. Так сказать — скромно и со вкусом.

Определение в одиночку оправдывало самые худшие опасения: Вареник утвердился в мысли, что просто так от него не отстанут, и пока он не выдаст пахана, с него не слезут.

Где он теперь, друг сердечный Лexa?

Наверняка с ним все благополучно: сумел уйти от ментов — иначе бы его, Вареника, тут не держали.

Но все-таки одиночка — это скверно. Ни маляву передать, ни подогреться… Один, как в безвоздушном пространстве.

На следующий день на хату к задержанному пришел тот самый мент с физиономией свежемороженой рыбы: на этот раз один.

Неизбежные вопросы — «как устроился», неизбежные ответы — «нормально»; неизбежные угрозы — «поработаешь на хозяина пятилеточку», неизбежные отмашки — «и там люди есть», неизбежные предложения — «да ты не стесняйся, закуривай», неизбежный отказ «да у таких как ты, порядочному человеку западло…»

— А ведь ты зря упорствуешь, — сладко замурлыкал мент, неожиданно перейдя к самому главному.

— Сукой не был и не буду, — отрезал Вареник, прекрасно понимая, куда тот клонит, и давая понять менту, что уходит в глухой отказ.

— Мы не причиним вашему другу Алексею Николаевичу никакого зла, — продолжал улыбаться опер тоном школьного врача, приглашающего первоклассника на безболезненную прививку.

— Не сомневаюсь, — хмыкнул Вареник.

— Дайте хотя бы его телефон! — не унимался собеседник.

— Позвоните в Мосгорсправку и ждите ответа, — посоветовал блатной сердечно.

Видимо, гость одиночки был достаточно опытен, чтобы понять — Вареник не сдаст пахана. Пробыв на хате еще несколько минут — приличия ради, он злорадно улыбнулся и направился к выходу.

— А зря ты упорствуешь… Никто не сделает человеку так плохо, как он сам, — эта, последняя, немного загадочная фраза опера сильно насторожила задержанного.

Вареник, человек очень неглупый, понял: Коттона наверняка крутит не ментовка. На такой беспредел — валить среди бела дня людей, похищать его и вести на хату «мурка», то есть Московский угрозыск, вряд ли пойдет; тем более теперь. Правда, непонятно, почему его тогда привезли сюда, а не в Лефортово. Понятно другое: за арестом его, Коттоновского порученца, и за усиленными поисками Лехи стоят более серьезные силы, чем просто мусора.

А коли так — на арестанта будет оказано самое серьезное давление…

Опытный Вареник знал, и знал отлично: существует великое множество способов выбивать из задержанного необходимую информацию — в этом внутренние органы, наследники и продолжатели славных традиций, преуспели, как ни в чем другом.

Можно элементарно подсадить в камеру наседку, то есть стукача, который будет все время склонять задержанного к даче нужных показаний; Вареник уже испытал этот способ не раз и не два.

Можно сулить задержанному, что угодно: хоть досрочное освобождение, хоть орден за особые заслуги — только бы раскололся.

Можно давить на него через родственников, предварительно их как следует обработав.

Но это — мягкие, относительно гуманные способы. Не веришь наседке, делай так, как считаешь нужным сам.

Не веришь своему следаку (тем более, что ничего из обещанного он исполнить не может, все это решает суд и прокуратура) — ну и не верь, оставайся при своем мнении.

Не веришь искренности родственников — твои личные сложности.

В богатейшем арсенале органов внутренних дел есть способы куда менее гуманные, но более действенные: во-первых, так называемая «козлодерка», которая существует почти при каждой тюрьме еще, наверное, со времен Ежова, Берии и ГУЛАГа, а во-вторых, камера с так называемой шерстью; подобные хаты также есть почти при каждой тюрьме, где только эта шерсть существует, такая камера обычно называется пресс-хатой.

«Козлодерка» — это специальная нежилая камера, где заключенных прессуют, в переводе на нормальный язык, выбивают признания грубой физической силой. Прессовать можно самыми разнообразными способами, насколько хватит фантазии и профессионального опыта: подвесить к перекладине и оставить висеть на неопределенное время, избивать электрическими шнурами, тушить о голое тело окурки, бить резиновой дубинкой по почкам. Можно поместить в холодный карцер шириной метр на метр и налить на пол воды по щиколотку или даже выше, чтобы упрямец не поспал суток трое-четверо. Можно, наконец, тут же, в «козлодерке», банально измочалить валенком или мешочками с песком: подобные приспособления удобны тем, что не оставляют следов.

С начала девяностых, то есть с наступлением эпохи первоначального накопления капитала, Бутырский СИЗО печально славился своей дикой, жуткой беспредельщиной — и если правда всегда на стороне сильного, то кто же в СИЗО сильней ментов?

Но для мусарни прессовать самим — это тяжело, хлопотно и утомительно (учитывая естественное нежелание и неумение человекообразных существ в «мышиных макинтошах» заниматься тяжелым физическим трудом), а кроме того — и небезопасно. Законность — законностью, но ведь пенитенциарные учреждения знали случаи, когда наиболее жестоких ментов блатные приговаривали к завалу: в свое время воровская сходка приговорила к смерти начальника печально известной крытки «Белый лебедь».

Гораздо проще сделать это через так называемую шерсть: на блатном жаргоне так называют уголовников, приговоренных за какие-нибудь преступления к смерти самим воровским миром, чаще всего — за сотрудничество с ментами. Им нечего терять — на вольняшке любого шерстяного попишут[7], и хорошо, если сразу, без мучений. Так они и обитают в тюрьмах годами — и не люди это вовсе, а неодушевленные предметы для давления на арестантов, вроде резиновых дубинок или наручников, которыми менты наряду с водкой и наркосодержащими колесами снабжают шерстяных.

Именно на такую хату и перевели Вареника на следующий день…

Вертухай-надзиратель с невыразительным посконным лицом долго вел задержанного по каким-то ярко освещенным коридорам, открывал и закрывал металлические решетки, пока не подвел к стандартной железной двери с небольшим окошечком-«намордником». Вареник, привычно заложив руки за спину, смотрел в спину рекса равнодушно — в голове почему-то вертелся тот давешний мотив, застрявший в сознании еще с вольняшки: «Хоп-па, Зоя! Кому дала ты стоя? Начальнику конвоя, не выходя из строя!» Блатной сохранял полное спокойствие — и только уже за последней решкой он не удержался и тихонько промурлыкал этот незамысловатый куплет: последнее обстоятельство не укрылось от внимания вертухая.