Семь Оттенков Зла (ЛП) - Роберт Рик МакКаммон

для Хадсона Грейтхауза, потому что прежде чем понять, что перед ним в петле болтается набитое соломой и одетое в грязные лохмотья чучело, Мэтью успел слегка намочить штаны своего прекрасного пошитого на заказ костюма.

Он снова остановил Сьюви, и на этот раз она возмущенно фыркнула и переступила на месте, не желая повиноваться.

— Тише, тише, девочка, — ласково произнес Мэтью, погладив благородную кобылу по шее. Собственный голос немного успокоил и его самого.

Соломенный человек покачивался на ветру, поворачиваясь, пока не стала видна обесцвеченная веревка на искусственной шее.

Мэтью вдруг показалось, что за ним наблюдают. Что-то кольнуло его в затылок — пожалуй, слишком сильно, чтобы проигнорировать. Он обернулся, но не увидел ничего, кроме дороги и леса. Осмелится ли он крикнуть? Он осмелился.

— Эй! Там кто-нибудь есть?

Возможно, это индеец наблюдает за ним из зарослей? Если так, то стоит запомнить одно: вы никогда не заметите индейца, если только он сам этого не захочет. А этот — или эти, если он там не один — такого желания не испытывает.

Мэтью вновь повернулся к чучелу. Ему все еще казалось, что на него кто-то смотрит, он даже не сомневался в этом. Собравшись с силами, он обратился к наблюдателю:

— Меня ждут дела дальше по дороге! Я никому не собираюсь причинять вреда, но пройти дальше — обязан! Слышите? Соломенный человек меня не остановит!

Ответа, разумеется, не последовало. Впрочем, Мэтью его и не ждал.

— Я иду дальше! — зачем-то объявил он. А затем добавил то, о чем сразу же пожалел: — Имейте в виду, у меня два пистолета!

Поняв, что сделал, молодой решатель проблем из Нью-Йорка стиснул зубы, досадуя на самого себя. Он ведь фактически обозначил, что в его распоряжении всего два выстрела, при условии, что одно — или сразу оба оружия, не дадут осечки, а осечки случались чаще, чем хотелось бы.

Проходя мимо фальшивого висельника, Мэтью, сетуя на проклятое задание и свое неуемное любопытство, в сердцах толкнул его рукой. Чучело закачалось, веревка заскрипела, и этот звук продолжался, пока висящая фигура не замерла на безветрии.

Сьюви несла Мэтью дальше, а темнота продолжала опускаться, превращая день в сизые сумерки. С наступлением вечера, который обратил тракт в непроглядное черное полотно, Мэтью ощутил растущее напряжение, а Сьюви казалась все более взволнованной. Полная луна давала немного света, пробиваясь сквозь плотные ветви, но его было явно недостаточно, чтобы дорога осталась безопасной. Мэтью понимал: если Сьюви оступится, это путешествие точно закончится фатально.

Он понятия не имел, сколько сейчас времени, и жалел о том, что не может раздобыть хоть какой-нибудь фонарь. Впереди тоже не наблюдалось ни одного источника света. Мэтью всерьез задумался, не продешевил ли он, назвав сумму в десять фунтов. Потому что сломанная нога лошади или жизнь молодого решателя проблем стоили явно дороже…

Его размышления внезапно прервались, когда Сьюви повернула налево, и посреди дороги возникла фигура с факелом в руке.

Мэтью ахнул и обуздал Сьюви, заставив ее остановиться.

Перед ним стоял крупный мужчина — темноволосый, грузный и широкоплечий. Он был одет в нечто, которое и обносками-то можно было назвать с большой натяжкой. На ногах вместо обуви были обмотки ткани, скрепленные лозой.

— Слезай с лошади! — приказал он голосом, которому явно не хватало вспышки молнии, потому что удар грома, видит Бог, только что прозвучал.

Мэтью колебался. Одна его рука скользнула к пистолету, а затем он осознал, что из леса появляются все новые и новые фигуры: одни с факелами, другие скрытые в тени. Он насчитал, как минимум, шестерых мужчин и четырех женщин — все грязные и в лохмотьях.

— Сдохнешь раньше, чем достанешь свой пистолет, — предупредил первый незнакомец. Его тон пресек в Мэтью всякое желание спорить.

Он спешился, с небольшим успокоением заметив, что незнакомцы не вооружены. Впрочем, многие из них и сами по себе казались смертоносным оружием — не нужно было быть провидцем, чтобы увидеть под лохмотьями, в которые они кутались, грозные развитые мышцы.

Громогласный приблизился. Мэтью попятился от него, потому что лицо незнакомца выглядело поистине пугающим. Низкий покатый лоб под грязным колтуном свалявшихся волос, кустистые темно-каштановые брови и глаза — черные, как семя греха. В грубой бороде виднелись седые прожилки. Мужчина поднес факел так близко к лицу Мэтью, что рисковал превратить его в живой костер.

Остальные члены этой странной группы приблизились, окружая его и Сьюви, которая могла лишь напряженно глядеть на ментальную битву, которую сейчас выдерживал Мэтью.

— Джек, возьми лошадь, — приказал Громогласный, и другой бородач вышел вперед, чтобы выполнить это указание.

Мэтью и Громогласный продолжали смотреть друг на друга. Отыскать в себе отвагу оказалось не так просто, и, когда Мэтью понял, что побороть незнакомца силой воли не выйдет, он не нашел ничего лучше, кроме как сказать:

— Добрый вечер.

— Кто ты такой? — прорычал Громогласный.

— Мэтью Корбетт из Нью-Йорка. А вы?

— В Нью-Йорке, что, больше не учат читать?

— Простите?

— Ты прошел знак. Там, на дереве. У тебя, что, с глазами плохо?

— Только когда ко мне слишком близко держат факел, сэр. Вы не возражаете, если я попрошу вас убрать его?

Факел остался на месте. Мэтью почувствовал, как кто-то подошел к нему сзади и одним резким движением сорвал с него пальто. Обернувшись, он увидел худую черноволосую девушку лет двадцати, уставившуюся на него так, будто она никогда прежде не видела другое человеческое существо.

— Корбетт, — повторил Громогласный, словно пробуя его имя на вкус. — И куда ты, черт возьми, собрался?

— Я на пути к… сюда. Эй! Стойте! Прекратите немедленно! — Он понял, что один из незнакомцев сорвал его дорожную сумку с седла, а другой принялся перебирать ее содержимое. — Это мои личные вещи! — запротестовал Мэтью, глядя прямо на факел.

— У нас тут нет «личных вещей», — последовал ответ. — Так куда ты едешь?

— Полагаю, это мое дело. И я не думал, что буду ограблен посреди ночи на пустынном тракте. Кто вы такие?

— Единственное место, куда он может направляться, — сказал мужчина с голосом не менее бесстрастным, чем выражение его лица, — это дом Боденкира. Остается вопрос: зачем?