Психология лжи - Пол Экман

Но даже когда обстоятельства очерчены столь четко (известно, какие эмоции должен выказывать подозреваемый в случае обмана и в случае правды), истолкование поведенческих признаков обмана может таить в себе немало опасностей. В поведении, как правило, проявляется не одна, а много эмоций, и если одна из них указывает на то, что подозреваемый лжет, а другая – что говорит правду, в них надо усомниться. Табл. 1 и 2 (Таблица 1 «Соответствие типов умалчиваемой информации поведенческим проявлениям (классификация по поведенческим проявлениям)» и Таблица 2 «Соответствие типов умалчиваемой информации поведенческим проявлениям (классификация по типам информации)») приложения предлагают ключ, позволяющий определять, какие именно эмоции стоят за различными поведенческими признаками.

Предположим, отец заметил, что Ронни покрывается испариной и судорожно сглатывает слюну. Эти признаки ничего ему не дали бы, поскольку они одинаково свидетельствуют как о положительных, так и об отрицательных эмоциях. В случае лжи они свидетельствовали бы о чувствах вины или страха, а в случае правды – гневе или горе. Если бы мальчик демонстрировал много манипуляций, в них тоже казалось бы мало проку, поскольку количество манипуляций возрастает при любой эмоции. Но даже признаки исключительно отрицательных эмоций, например понижение голоса, тоже надо было поставить под сомнение. Тон мог понизиться из-за чувства вины, и это являлось бы признаком обмана; но это же самое могло случиться и из-за печали или страдания – а Ронни мог очень страдать вне зависимости от того, лгал он или говорил правду. Признаком обмана можно считать только то поведение, которое выказывает страх или вину, а не гнев, печаль или страдание. Поведение же, выдающее гнев или страдание, а не страх или вину, должно истолковываться как признак честности. Изучение табл.1 и 2 (Таблица 1 «Соответствие типов умалчиваемой информации поведенческим проявлениям (классификация по поведенческим проявлениям)» и Таблица 2 «Соответствие типов умалчиваемой информации поведенческим проявлениям (классификация по типам информации)») показывает, что вне зависимости от того, лгал Ронни или нет, он мог выказывать следующие признаки обмана: речевые и эмблематические оговорки, микровыражения и движения верных лицевых мышц. Только это дает информацию, на основе которой можно с достаточной точностью отличить страх или вину от гнева или страдания. И если бы Ронни заставили пройти испытание на детекторе, вряд ли из этого что-нибудь получилось. Детектор только отмечает степень возбуждения и не раскрывает характера эмоций. Ронни, как виновный, так и невиновный, все равно был бы эмоционально возбужден. Изучив работу детектора, я установил, что его точность едва ли превышает результат случайного угадывания, хотя ошибки неверия правде присутствовали лишь в небольшом количестве исследований. Но все это мы обсудим в следующей главе.

Оценить, какие эмоции будет испытывать говорящий правду и как они будут отличаться от эмоций лгущего, весьма непросто, что я и попытался показать на примере «Мальчика Уинслоу». Это требует наличия хорошей информации о подозреваемом, которой, как правило, на практике не хватает. Но даже при наличии исчерпывающей информации уличить лжеца удается далеко не всегда. Может оказаться, что и обманывая, и говоря правду подозреваемый испытывает одну и ту же эмоцию, как это было в примере с Дездемоной. Но даже когда предполагаются разные эмоции, оценке может помешать двусмысленность поведенческих признаков. К тому же никто никогда не будет выражать эмоции настолько отчетливо, что по ним сразу же можно будет отличить лгущего человека от правдивого. Во всех приведенных мной примерах явно не хватало знания, необходимого для оценки эмоций подозреваемого; одна и та же эмоция испытывалась и в случае обмана, и при отсутствии такового; или же эмоции были разными, зато поведенческие признаки двусмысленными, и верификатор не мог их использовать[114].

И только полное понимание всех этих трудностей может помочь верификатору избегать ошибок неверия правде и видеть свою уязвимость для ошибок веры лжи. Разумеется, иногда даже простой анализ того, какие эмоции будет испытывать лжец, а какие человек, говорящий правду, может помочь вычислить лжеца. В примере с «Мальчиком Уинслоу» такой анализ выделил признаки, однозначно являющиеся признаками честности (или обмана), чем упростил задачу и помог идти в нужном направлении.

Все эти возможные ошибки и меры предосторожности касались пока лишь тех ситуаций, когда обвинение уже предъявлено подозреваемому. В жизни же бывает и так, что говорящие правду люди и не подозревают о том, насколько тщательно изучается каждое их слово, каждый жест и каждое выражение лица. А бывает и наоборот: правдивым людям кажется, что их подозревают, тогда как на самом деле ничего подобного нет. Лжецы тоже не всегда знают, подозревает жертва об их обмане или нет. Порой самое утонченное извинение, призванное предотвратить всякую возможность подозрения, может вызвать совершенно обратный эффект. Жертвы, заподозрившие обман, сами могут начать лгать, скрывая это подозрение и усыпляя собеседника ложными реакциями. Или бдительность обманщика усыпляют по другим причинам. Например, в контрразведке, когда шпион уже раскрыт, разоблачение всячески скрывается для того, чтобы иметь возможность дезинформации противника. А кто-то скрывает разоблачение лишь для того, чтобы насладиться переменой ролей и посмотреть, как обманщик продолжает плести свою паутину и не подозревая о том, что уже сам стал жертвой.

Ситуация, когда человек не знает о том, что его подозревают, имеет для верификатора как выгодные, так и невыгодные стороны. Не зная о подозрении, лжец может не скрывать своих трюков, не извиняться, не репетировать линию поведения, не предугадывать вопросов – словом, не принимать никаких мер предосторожности. По прошествии времени, когда жертва будет, по его мнению, полностью запутана во лжи, он может даже расслабиться настолько, что одна только самонадеянность выдаст его с головой. Впрочем, это несколько омрачается тем, что лжец, самонадеянный до беспечности, скорее всего, не будет испытывать боязни разоблачения, так что ошибки беспечности верификатор покупает ценой ошибок, сделанных из-за боязни разоблачения. Но верификатор теряет в этом случае не только поведенческие признаки обмана, происходящие из-за боязни, – пропадает дезорганизующий эффект страха, который мог бы спутать первоначальные планы обманщика. И возможно, самой тяжелой потерей для верификатора является в этом случае та буря эмоций, которая порой возникает от боязни попасться, а без нее вряд ли и вообще возможно спровоцировать лжеца на признание.

Росс Маллэни, специалист в области подготовки следователей, отстаивает так называемую стратегию троянского коня, которая заключается в том, что полицейский притворяется полностью доверяющим подозреваемому, давая ему тем самым возможность разговориться и запутаться в собственных же хитросплетениях. В таком случае, как утверждает Маллэни, даже при снижении боязни разоблачения, подозреваемый склонен совершать заметные ошибки: «Полицейский способствует развитию обмана, раскручивая уже полученные подробности и подталкивая подозреваемого вперед. Говоря откровенно, он тоже обманывает… Но повредить делу такая ложь не может. Если полицейский ошибся в своих подозрениях с самого начала и подозреваемый вовсе не лжет, то такая техника расследования не приведет ни к какой несправедливости. Бояться ее следует только лгущему»[115].