Нелёгкое дело укротить миллионера - Диана Билык

– Куда ты влез, Коршун? – она немного наклоняется, дует осторожно, заставляя меня корчиться от разных эмоций и ощущений. Невольно сжимаю руку, но Агата вдруг хлопает меня по плечу. – Расслабься, не дергайся. Кровь нужно остановить.

– Беспокоишься, что папа с тебя шкуру сдерет за мою ущербность?

Она поднимает взгляд и поливает меня горячим золотом.

– Нет.

– Что тогда, Агата? Отвалила бы ты от меня, пока я в силах сдержать себя и…

– И что? Убьешь меня? Ударишь? Что, Руслан? На что ты способен?

– На многое, поверь.

– Ну так, кто тебя держит? – она ловко управляется с раной. Накладывает бинт и не морщится от вида крови. Сама измазалась, когда волосы поправляла, теперь длинный алый росчерк украшает ее щеку.

Я слишком пьян, чтобы остановить себя. Тянусь свободной рукой и заплетаю пальцы в ее волосы. Тяну на себя и шепчу в распахнутые от удивления губы:

– Мыша, почему я тебя так хочу? Но не возьму, не умоляй. Иди к своему Егорке, он вечно за мной подбирает, – и отталкиваю ее. Она, не удержавшись, почти падает на диван боком. Платье задирается, приоткрывая худенькую ногу, и мне хочется заорать матом. Так ее хочу. Всю хочу.

– Ты неисправим. Не зря все это на тебя свалилось. – Она уперто сидит и не уходит, будто не верит в мои «грязные» слова. Я уже и сам не верю. По привычке «кусаюсь».

– Еще один философ нашелся, – вскидываю руки и рассматриваю раненый палец. Хорошо перемотала, бантик завязала. – На меня свалилась ты, стерва.

– А на меня ты, козззёл! – она собирается встать, но я придерживаю рукой. И от прикосновения к ее телу, меня пробивает током в двести двадцать вольт.

– Козёл, потому что рогатый? – давлю из себя, держась на грани безумия.

Она порывисто и нервно смеется и отводит мою руку в сторону, как что-то мерзкое.

– Мы не вместе, чтобы я тебе рога наставляла. Уяснишь ты это наконец?

– Не могу, – слетает с языка, прежде чем успеваю подумать. – Держишь ты меня. Вцепилась маленькими ручками в сердце, – бью себя по груди кулаком, чтобы убрать ощущение тяжести, –  и не отпускаешь, а я не понимаю почему. Думал убью вас обоих, когда увидел...

– Приревновал, что ли, Коршун? – еще ярче смеется. Нет, насмехается. Красная полоска крови на щеке из-за улыбки уходит в сторону и преломляется, а я неосознанно, будто в тумане, тянусь и вытираю ее. Чувствую, как Агата подрагивает, как ее кожа нагревается от моих касаний.

– Как безумец приревновал. Ты травишь меня собой. Рядом с тобой – плохо, без тебя – плохо, а когда с ним увидел, словно с ума сошел. Кучу дров наломал, чтобы успокоиться, – показываю на обмотанный палец. – Не помогло, зараза.

Она перестает улыбаться и гулко сглатывает.

– Егор неправильно меня понял. Это недоразумение.

– Ты отвечала ему! – голос похож на писк. Завожу ладонь на ее шею под волосами и прижимаю лоб к ее лбу. Пытаюсь остыть, но лишь сильнее разгораюсь. Мне хочется влипнуть в нее и окаменеть, задохнуться в ее запахе, напоминающим сладкий луговой ветер.

– Я пыталась вырваться, – шепчет, и по ее телу проходит новая волна дрожи. – Он сам полез, я не разрешала.

– Не верю. Не верю тебе, Мы...шка. Свихнулся из-за тебя.

– Все скоро закончится, Рус. Ты будешь жить, как прежде, а я исчезну из твоей жизни. Потерпи немного.

Правда звенит в ушах, как колокол ранним утром, что не дал досмотреть прекрасный сон. Отдается в груди вибрацией и скручивает нутро тупой болью.

– Предлагаешь расслабиться и переждать этот период?

– А что остается? – она пожимает плечами и немного отстраняется, будто рядом со мной ей сложно дышать.

– Ты права. – выхожу из гостиной в кухню. Агата идет за мной, остается в дверях и наблюдает. Мягкие волосы плавно покачиваются, кончики достают до груди. До такой аппетитной, налитой, что я, не сдержавшись, облизываю губы и резко увожу взгляд в сторону.

– В чем права?

– Попробуем расслабиться, – говорю в стену, не оборачиваюсь. Заметит, как я возбудился. Хватит с меня ее отравы, я должен и правда держаться подальше, иначе не выплыву.

– Интересно, – мягкие шаги перемещаются за спиной, затем скрип ножки по полу, и Агата затихает.

Включаю чайник, достаю из холодильника овощи и мясо и украдкой оглядываюсь. Девушка сложила перед собой руки и опустила голову.

– Что именно? – уточняю.

Она вскидывает голову и снова бросает в меня пучок солнечного света из глаз. Это из окна лучи так окрашивают радужки, но я все равно будто очарован.

– Ты умеешь расслабляться? – ведет бровью и снова опускает голову. Я почти не видел ее после обморока, почти не общался, и сейчас ее состояние немного тревожит. Вдруг снова станет плохо?

– Научусь, – отворачиваюсь и бросаю на стол продукты. – Ты умеешь готовить? – спрашиваю непринужденно. Смотрю на забинтованную руку и улыбаюсь. Бросила все, даже Егорку, и прибежала мне помочь. Никто и никогда так не беспокоился обо мне, не ухаживал несмотря ни на что. А в больнице... Она сидела около моей постели трое суток. И тогда уже была слаба, я помню первый обморок.

– А что тебе хочется? – она устало поднимается и, подойдя ближе. заглядывает через плечо.

– Честно? Сожрал бы кусок мяса с кровью, но… боюсь, что это не полезно.

– Можно мясо в духовке запечь, – она смотрит на меня и ждет ответа. – Или отбивные сделать.

– Тогда командуй, госпожа. – Достаю доску, нож, а Агата вдруг перехватывает мою руку.

– Ты же ранен, давай я?

– Царапина. Подумаешь. – А то, что рана подергивает, ей знать не обязательно.

– Ты вырвал там кусок пальца, гордец. Дай мне нож. – Пытается забрать рукоять, но я не даю.

– Только не зарежь меня, – говорю, немного наклонившись к ее уху. Щекочу дыханием волосы на виске и сам дурею от мимолетной ласки. Она так одурманивающе пахнет, хочется лизнуть, хочется попробовать на вкус.

– Руслан… – тихо просит Агата. – Веди себя смирно, чтобы я тебя не порезала.

– А могла бы? – зеркалю ее вопрос, мог бы я ее ударить или нет.

И она поворачивает голову, почти касается моих губ своими, а потом тихо, еле слышно, отвечает:

– Никогда.

И я глотаю ее выдох и не могу, не могу больше терпеть. Тело само подается ближе, губы припечатываются к горячей коже. Раздвигаю языком ее губы и со стоном обрушиваюсь на нее со своими голодом и ревностью, что все еще крутит и терзает мысли.

Хочется ее наказать, себя наказать, но я веду нас по кромке ласки, нежно успокаивающе, углубляюсь осторожно. Агата податливая, как пластилин. Вкусная, как запретный плод. Жадная, потому что маленький перерыв на вдох, и мы снова сплетаемся языками.