Степан. Повесть о сыне Неба и его друге Димке Михайлове - Георгий Шевяков

после долгого молчанья сказал Карел. И слова его звучали, как на духу, как говорят только самому себе или священнику перед смертью. И еще так пишут, пожалуй, в эпитафиях на могильных плитах.

— Я был как все. И в чем-то лучше всех. Я жил и дрался. Мне есть, что потерять, и что оставить. Ты пришел в такую страну, в такое время и к таким людям, что иначе, чем искал, я не мог тебя найти. Подумать только: двенадцать я убил, а умираю из-за отрезанного пальца.

— Тебе не повезло…

Степан исчез, а голова Шайтана на столе улыбнулась и продолжила гнусаво.

— Похорони нас с головой, Карел. Приложи ее к шее. Все легче станет и тебе, и мне. Вот так вот, прежний друг.

Еще раз затянулась голова сигаретой, выпустила дым и исчезла вместе с телом.

Молча сидел Карелин в кресле, играл пистолетом. Направлял дуло в стену, нажимал курок — звучал выстрел, сыпалась штукатурка. Направлял дуло в себя — глухой щелчок и больше ничего. Отшвырнул пистолет в сторону, поднял трубку телефона, набрал номер.

— Прощай Костик. Позаботься о жене с сыном.

Бросил трубку, встал, достал из бара бутылку водки, выпил из горла и пошел прочь из кабинета, скинув по пути пиджак и галстук и разорвав ворот рубахи на груди. Из каменной стены коридора потянулись к нему щуплые руки, и выступившее из камня лицо богатыренка жалобно произнесло: «Зачем ты убил меня, дяденька? Я ведь тебе ничего плохого не сделал». Шарахнулся от него Карел, замотал головой, застонал как от невыносимой боли, расталкивая встречных, выскочил на улицу и замер у дороги.

Крысы и мыши уходили из города. Серые комочки, пища и огрызаясь, волоча длинные хвосты за собой и такие же еще меньшие комочки на спинах, мельтешили среди травы, кустарника, людей. Вскрикивали от испуга женщины и дети, шарахались в стороны, стараясь вскочить на что-нибудь повыше — камни, бордюры, капоты машин. Крылечки магазинов мигом заполнились. То здесь, то там слышались порой отчаянные крики, и, значит, грызли эти комочки тех, кто ненароком вставал на их пути. Неумолимо сплетались они друг с другом, соединялись в струйки, ручейки и вот уже широким потоком заполнили полотно дороги, расползаясь под колесами машин кровавым пятном, и в то же время эти машины останавливая.

Говорят, раз в тысячу лет такое бывает, когда чуют крысы беду и бегут прочь, сметая все на своем пути. Отчаянная кошка-крысоловка с длинным, как у ласки, черным туловищем бросилась было на попавшую ей на глаза тварь, чтобы в честной схватке одолеть ее. Но не увидела вблизи ее собратьев, и в мгновение ока растерзали безжалостные зверьки врага, не дав ей пискнуть. Одни изглоданные косточки остались белеть, как память об отчаянной смелости.

Застывшие глаза Карелина встретились с немигающим взглядом вожака крысиной стаи, вздрогнули, очнулись. На колени встал он на дорогу, не отводя взгляда от крысиных глаз и в надежде на лютую смерть. Зашевелись было ноздри на острой крысиной морде, поводя из стороны в сторону. Но потом потухли ее глаза, и вместо того, чтобы грызть препятствие на пути, обошла она его стороной, как чумного. И весь серый поток стал обходить его, как камень на дороге.

«Проклятый я, проклятый», — застонал Карел, обхватив голову руками. Огляделся вокруг помутненным взглядом — вроде бы ничего не изменилось. Все также стояли на своих местах дома, ворчали моторы автомобилей, люди были как люди, пусть и стояли они на бордюрах или сидели на капотах машин. Но взирали они на него с ужасом, смешанным с любопытством. И обходили его стороной мерзкие крысы. И отовсюду, куда ни направлял он взгляд, смотрели на него бестелесные прозрачные лики покойников, и жгли их взгляды страшней напалма.

И понял он, ощутил всеми фибрами своей души, коркою мозга под крепким черепом, подсознанием, что уходит из его тела рассудок, и то, что он видит сейчас, есть последнее, что он видит в неискаженном свете. Что ясность мысли, воля и владение собой, сейчас рухнут, и тварью еще более жалкой и безобразной, чем крыса под ногами, станет он — не гигант, не хозяин города и человеческих жизней — все это как шелуха сползало с него, кожей он это чувствовал — человеком он перестанет быть. И в эти последние секунды светлости ума, стоя на коленях на асфальте в рваной одежде от Диора, поднял он руки к небу и завопил, что было мочи: «Господи, прости мою душу грешную». И столько муки было в его голосе, что вздрогнули и отшатнулись люди, глядя на него. И под этими взглядами, не замечая ничего вокруг, раздирая рубаху на груди, царапая в кровь кожу тела и не сглатывая слюни, которые потекли из угла губ, встал он и побрел, пошатываясь, вслед за крысами. Одна лишь старушка в толпе перекрестила его вослед.

Вместе со всеми застрявшие в толпе на крыльце одного из магазинов, смотрели на шествие крыс Харрасов с Олджубеем. Истово крестился шаман, испуганными глазами смотрел на капитана: «Оно вернулись, капитан. Не к добру вернулось. Крысы бегут из города. Быть великой беде».

Никто не знает, кто положил Карела. Вслух говорили про американцев, что отомстили за своего резидента. Промеж себя братва шепталась, что сделала это бригада киллеров из Тольятти по заказу Костика, дабы занять тому место своего шефа. Прошел даже слух, что сделал такое Костик по просьбе самого Карелы, да кто ж в такое поверит. Известно лишь, что пал он пронзенный автоматной очередью на ступенях православного храма. И единственное, что осталось от его последних минут, это запись беседы с братом Вениамином — протодьяконом Кирилло-Мефодиевской церкви — в башкирских анналах ФСБ.

— Он подошел ко мне после заутрени, грязный в порванной одежде. Попросил: «Батюшка, удели минуту времени». Мы отошли с ним в ризницу, разговор получился нехороший. Встал он передо мной, лицо потерянное. Грех пришел замолить — твердил вначале. Деньги совал на постройку храма, много денег, сумка с долларами. А потом как с цепи сорвался.

— Батюшка, прости мою душу грешную. Я покусился на сына бога, и бог проклял меня.

— Не богохульствуй, сын мой, — ответил я ему. — Не тебе покушаться на сына бога.

— Бог отказал мне в смерти, батюшка. Ни пуля, ни нож, ни яд не берут меня. Бросился с камнем на шее в реку — волна вынесла на берег. По ночам покойники приходят, плачут, спрашивают, зачем убил, на сырую землю жалуются, к себе зовут. Батюшка, один