Степан. Повесть о сыне Неба и его друге Димке Михайлове - Георгий Шевяков

Зачем ты дал мне человеческую душу, создатель. Невыносимая боль…».

А в те минуты, когда оставила его Ксения Александровна со спортивной сумкой у ног, набитой долларами и рублями, надолго застыл Степан. Потом перевел взгляд на Димку и был тот взгляд как у ребенка, которого несправедливо обидели.

— Спиноза, мы здесь не нужны.

Как побитые псы шли они со двора. Но взял мальчик в свою руку ладонь гиганта и вздох облегчения услышал в ответ. И ощутил легкое пожатие могучих пальцев. В машине Степан долго сидел, уткнувшись локтями в руль и вперив недвижный взгляд перед собой. «Спиноза, почему самую нестерпимую боль наносят те, кого мы любим?», — услышал Димка его слова и увидел глаза названного брата, обращенные к нему, Такие же глаза годы спустя он увидит на ликах святых в православных храмах и поймет, что уже тогда знал Степан слова, которые скажет ему Димка на железнодорожной станции Приютово много дней спустя.

На следующий день они, держась в сторонке, проводили в последний путь Юрия Александровича. Дождавшись, когда скромная процессия удалится с кладбища, подошли к могиле и положили на холм сырой земли две охапки цветов. И тихие и печальные отправились в Уфу.

Город встретил их замкнуто, настороженно. Нашествие призраков и прежние невнятные слухи о таинственном гипнотизере, о грабителях, перестрелка с которыми дорого обошлась случайным прохожим, вырвала обывателей из привычной колеи. Казалось, все также дымились заводские трубы, гудели автомобили, шумели людские голоса, но все эти привычные голоса и звуки звучали неуверенно, в каком-то томительном ожидании новых бед и чудес. Храмы не пустовали ни днем, ни ночью. Звонили, не таясь колокола церквей, усиленные динамиками разносились молитвы имамов из мечетей. «Господи Иисусе» и «Аллах Акбар» произносились к месту и не к месту. Испуганными становились взгляды и взрослых и детей при любом внезапном движении и шуме, исчезла дерзость водителей на дорогах, толстокожая братва умерила свою наглость и заодно поборы с ларьков и киосков, к месту и не к месту повторяя: «Все мы люди, и все не без греха».

Проселочными дорогами, минуя посты на въезде с телекамерами, выставленными ведомством генерала Коршунова, въехала газелька в Уфу проселочной дорогой и медленно покатила по грузовому тракту в окружении таких же газелей, бычков, КАМАЗов. Два-три цепких взгляда постовых гаишников мгновенно тухли, натыкаясь на лицо Степана. Без приключений, бросив на краю города грузовик и приобретя на автомобильном рынке потрепанный жигуленок, добрались наши герои до Сипайлово — растущего микрорайона города в излучине Уфимки. И благодарно прижался к Степану Димка, когда из окон снятой им квартиры увидел вдали силуэт родного дома.

— Нам еще долго ждать?

— Думаю, нет. Кое-что уточню, намечу дорогу, по какой ехать, подготовлю машины. Все надо сделать не так, как тогда второпях. Мы просто не должны ошибиться, слишком дорого это обходится. Кстати, я придумал, как тебе поговорить с мамой.

— Ну да? Ты молоток! — Димка даже толкнул от восторга Степана.

— Молоток? Идиома. Судя по тону, это хорошо хотя и непонятно. Но неужели ты сомневался в моих способностях? У меня много времени для мыслей. Это будет не встреча, — разговор на расстоянии. За нею слишком плотно следят. За нею, за Катей, за домом. Но вот те крест, мы их всех обманем.

— И когда я поговорю?

— Скоро. Ближе к вечеру. Когда твоя мама придет на работу.

Мальчик уселся у окна, положил руки на подоконник, а подбородок на руки и уставился в сторону родного дома.

— Я боюсь, — медленно проговорил он, — что они примутся за них вместо меня.

— Не посмеют. Главный, кто приказал в нас стрелять, наказан. На его столе я оставил бумагу, где написал, что у каждого из них есть матери, жены и дети. И что пощады никому не будет. Они меня поняли.

— Неужели так живут люди? — прозвучал детский голос, и наступила долгая тишина, потому что нечего было ответить.

Как и несколько дней назад подходило к концу рабочее время в безликой четырнадцатиэтажке. Следуя генетическим привычкам, о которых упоминалось выше, сотрудники банка раскладывали бумаги на столах, дабы хоть на ночное время придать этим столам пристойный вид, закрывали компьютерные программы и двери кабинетов, выпроваживали почем зря посетителей. В сопровождении двух неразговорчивых молодцев вошла в здание Валентина Михайлова и приступила к своим нехитрым обязанностям. Надо сказать, что когда она впервые в сопровождении явилась на работу, причем сопровождение это отнюдь не собиралось без нее покидать стен банка, управляющий отделением, как только до него дошел такой слух, тут же распорядился уволить ее от греха подальше. Но спустя буквально несколько минут до него снизошел из Москвы сам хозяин банка, чей предок в свое время потряс Россию и так рявкнул в телефонную трубку: «Повешу, мать твою, если Михайлову уволишь», что лишь ночью в постели утряслись поджилки заведующего. «Весь в прадеда Емельку, подлюга. Одно знает: «повешу», да «плетей всыплю» жаловался он жене. На что жена мудро ответила: «Зато деньги платит, и живем лучше других».

Так и в этот день сопровождающие наскоро прошлись по кабинетам, для проформы сунули Димкину фотографию под нос охране — не появлялся ли, — и, получив отрицательный ответ, встали у входной двери, цепко провожая взглядом, прежде всего, фигуристых банкирш.

Разгребая и убирая завалы бумаг, вытирая пыль и моя полы, Димкина мать, как и все последние дни, была хмурой и неразговорчивой. Она не понимала, что происходит вокруг их маленькой семьи. Она догадывалась, что истоки всему в таинственном спасении Кати, но почему чудо не может быть безнаказанным — этого она не могла понять. Страх за сына, сгинувшего неизвестно куда и неизвестно с кем, точил ее день и ночь. Молитвы к богу и поставленные за здравие свечи не помогали. Дома было еще хуже, чем на работе: такие же больные, как и у нее, Катины глаза, в которых замер вопрос «Димка? За что?», бормотания бабушки: «Внученек, где же ты? Валя, когда же он вернется?» — все это угнетало и резало по сердцу острее острого ножа.

Да и сейчас она, как робот, двигалась по кабинетам, переставляла, перекладывала, особо не вглядываясь и не прислушиваясь ни к чему, занятая своими безысходными мыслями, и вздрогнула, когда коснулась ее чья-то рука.

— Валя. Не оборачивайтесь. Это Сергей Иванович. За вами могут наблюдать. Идите в мой кабинет, убирайте мой стол и все поймете.

Сказанные полушепотом, эти слова завершились звучным: «Валентина, вы мой стол не убрали, забыли видно. И кстати, там, в корзине, мусор. Заберите».

Мужчина, который в свое