Охота на медведя - Петр Катериничев

— Вам сегодня предстоит длинный рабочий день, Олег Федорович.

Через десять минут будет чай. Кузнецов пусть потомится?

— Да. Мне нужно сосредоточиться. Девушка вышла.

Олег закрыл глаза. И — словно настала ночь. Молодая, морозная, зимняя. И белые снежинки заплясали в двух снопах света грациозный медленный танец, и автомобиль мчался по матово блестевшей дороге, и заиндевевший бор темнел по обеим сторонам, храня в величавом своем покое что-то тайное, заповедное, сокрытое... И — нестерпимо яркий свет резанул по глазам, автомобиль сорвался с дороги, будто сорвался с земли, его потащило по склону, пока... пока не наступила тьма.

— Ваш чай, Олег Федорович.

— Спасибо, Аня.

— Вы очень бледны. Может быть, какое-то лекарство?

— Разве бывает лекарство от прошлого?

— Да. Беспамятство. Многие только его и ищут.

— Я не из их числа, Аня.

— Это очевидно. Пригласить посетителя?

— Да.

Гринев остался один. Девушка оказалась права. Солнце взошло на востоке.

Утро настойчиво стучалось в двери. И было вовсе не таким каким он представлял его в полусонных грезах.

Вошедший мужчина был лет пятидесяти, лысоват, рыжеват, одет неброско, бедно, но опрятно. Выцветшие глазки под белесыми короткими ресницами.

Определить их цвет было сложно: мужчина лишь мельком взглянул на Олега, тут же опустил взгляд и зашарил им по полу, по пустой столешнице, по краю стола, словно нашкодивший подросток, вдруг оказавшийся в кабинете строгого директора того еще времени, когда отчисление из школы за нарушение дисциплины было правилом, а не исключением.

— Кузнецов. Валентин Алексеевич, — представился он.

— Я вас слушаю, Валентин Алексеевич.

Тот вздохнул именно так, как вздыхают малолетки, прежде чем рассказать классному руководителю о содеянной ими далеко не безобидной шалости. А руки его постоянно тискали, мяли, сворачивали и разворачивали какую-то бумажку — то ли фантик, то ли проездной талон. И еще — пальцы его чуть заметно подрагивали.

Наконец, он поднял глаза — они оказались цвета городских мартовских луж: грязно-серые.

— Э-э-э... Можно водички? Во рту что-то пересохло.

— Может, лучше коньяку?

Мужчина сглотнул так, что дернулся кадык, сказал севшим голосом:

— Если только рюмочку...

Гринев пододвинул ему широкостенный стакан, плеснул граммов сто. Похоже, Валентин Алексеевич был алкоголиком. Ну да напиться ему Гринев здесь не позволит.

Кузнецов жадно подхватил стакан, поймал носом аромат алкоголя, чуть поморщился, поискал на столе, чем бы запить, не нашел, напрягся на мгновение и махом проглотил коньяк. Посидел на стуле молча с полминуты, все тщедушное тело его было напряжено, а потом вдруг расслабилось, лицо сделалось благодушным, он обвел глазами своды кабинета, произнес:

— А хорошо вы тут... — С его губ уже готово было сорваться житейское «устроились», но Кузнецов вовремя сдержался, продолжил:

— А хорошо вам тут, наверное, работается... Просторно.

Гринев промолчал. Пьяниц он недолюбливал. Такие подведут в самый неподходящий момент. Он было даже пожалел, что не отослал незваного посетителя сразу, но... Как он мог его отослать?

— Я вас слушаю, — повторил он монотонно. Мужчинка снова вздохнул, сказал:

— Я человек маленький, необеспеченный... А ведь когда-то слесари в цене были. Рабочий класс. Теперь — что? — Он снова обвел взглядом кабинет, сглотнул:

— И девушка у вас в приемной — красавица, словно с картины сошла...

— Вы пришли мне что-то сообщить? — прервал его излияния Олег.

— Я... Мне... — замямлил Кузнецов.

— Ваша информация будет оплачена. В соответствии с ее значимостью, — методично отчеканил Гринев, постаравшись придать голосу доверительную бархатистость, но не сумел. Олег даже понял почему: нервозность посетителя невольно передалась ему.

Мужичок закашлялся, помельтешил взглядом, попросил:

— Можно еще коньяку? Грамм пятьдесят, не больше?

Олег кивнул.

Кузнецов налил сам, выпил глотком, перевел дух. Помедлил, решился:

— Это очень важная информация. Очень. Я понимаю, что для вас было большим горем узнать о... несчастном случае с вашим отцом... Я очень небогатый человек...

— Что вы хотите мне сообщить? — резко и жестко спросил Гринев и упер взгляд в переносицу посетителя.

Тот замер, словно кролик, узревший не питона даже — тираннозавра. Лоб его обметали мелкие бисеринки пота, и запахло от него скверно, словно он не мылся три недели кряду. Но Олег понял: это был запах страха. Безотчетного, животного страха. Мужичок заметался под взглядом Гринева, решился наконец, выдохнул:

— Это был не несчастный случай. Это было убийство.

Олег замер и сидел молча, словно изваяние. Прошла минута, пошла другая... Потом — третья...

— Олег Федорович... — неуверенно, шепотом произнес посетитель. — Вам нехорошо?

Вместо ответа, Олег рывком выбросил вперед руку, ухватил Кузнецова за лацкан, одним движением сдернул со стула так, что хлипкий пиджачишко мгновенно треснул по шву, а его невзрачный обладатель оказался распластанным на столе... Олег приблизил губы к уху, процедил хрипло, сквозь зубы:

— Ты не пугайся, Валентин Алексеевич. Такого — я сам себя опасаюсь. Но ты — не пугайся. Сейчас ты расскажешь мне все. Все, что знаешь. Хорошо?

Лицо Кузнецова сделалось бурым, цвета вареной брюквы. Олег ослабил хватку, ткнул посетителя, тот проехался по столу в обратную сторону и вяло, кулем, свалился на палас.

— Вот только в обморок не падай, ладно? — ласково попросил Олег. Но от этой его задушевности губы у Валентина Алексеевича затряслись, глаза сделались полубезумны, он вскочил, замахал руками в воздухе, словно на него налетела стая ворон, и — рухнул на стул, бессмысленно уставясь на графин с коньяком. И без того помятое лицо перекосилось, побледнело, глаза закатились, да и дышал он теперь, словно выброшенная на берег глубоководная рыба.

Гринев откинулся в кресле, сокрушенно помотал головой, нажал кнопку селектора:

— Аня!

— Да, Олег Федорович. — Девушка уже стояла в дверях кабинета.

— Ты что-нибудь в медицине соображаешь?

Аня лишь мельком глянула на Кузнецова, вышла, вернулась с аптечкой, достала нашатырь, намочила ватку...

— У него, часом, не инсульт? — встревоженно остановил ее Гринев.

— Нет. Вы удивитесь, Олег Федорович, но это просто обморок.

— Обморок?