Анатолий Тарасов - Александр Горбунов

Могло ли случиться так, что Харламов остановился бы на «Звезде» или, может быть, переместился бы потом из нее в «Трактор» и это стало бы его потолком? Наверное, могло. Но у Харламова помимо таланта был еще крепкий характер, на что Тарасов, конечно же, обратил внимание. А потому тренера не удивило скорое появление Харламова в роли одного из лидеров его клуба и сборной. И кто знает, как сложилась бы судьба Харламова, не «оббейся» он в Чебаркуле, не прояви там волю. Будь Тарасов упрямцем непрошибаемым, не прислушивайся он к окружающим — никогда бы не вернул Харламова.

Локтев, надо сказать, сам побывал в роли Харламова. Он не принадлежит к разряду игроков, будто бы призванных в ряды Вооруженных сил, но на самом деле к службе в армии не имевших никакого отношения, а защищавших армейские цвета на стадионах. Нет, Локтев отслужил срочную как обычный советский человек — в воинской части. Потом отправился в Ленинград, в команду Дома офицеров, из которой переправился в молодежный состав ЦСКА. В таланте Локтева никто не сомневался. Тарасов же на первых порах задумался: не мелковат ли для хоккея? Евгений Бабич, один из тогдашних форвардов армейцев, советовал Локтеву вернуться в русский хоккей. Именно Бабича спустя время заменил Локтев на правом краю первой тройки армейской команды и стал, по мнению Бориса Майорова, «лучшим правым крайним за всю историю отечественного хоккея». Несмотря на молодость, Локтев сразу превратился в одного из самых авторитетных хоккеистов ЦСКА и самым непосредственным образом участвовал в создании феноменальной тройки Локтев — Альметов — Александров. Локтев, рассказывают, только раз увидев игру Альметова в составе молодежной команды, предложил Тарасову (не сам, а через вратаря Николая Пучкова) проверить вариант с ним. Тарасов, всегда принимавший новые идеи и сам ими фонтанировавший, пошел на эксперимент. Завершился он образованием звена форвардов, не знавшего себе равных на протяжении семи лет. Тарасов вывел из существовавшей до этого тройки (Локтев — Александров — Черепанов) Черепанова, на его место поставил Александрова, а центральным нападающим определил Альметова.

Тарасов никогда не настаивал на том, что решение отправить Харламова в Чебаркуль было единственно правильным. Он не скрывал, что, командируя способного игрока на Урал, волновался и не был до конца уверен в том, что не совершает ошибку. Больше всего он опасался упустить время. «В спорте, — считал Тарасов, — эта потеря чаще всего невосполнима».

Но это рискованное решение оказалось вполне оправданным. Главный тренер ЦСКА старался наблюдать за тренировками и игроками команд всех возрастов. «Я видел, — говорил Тарасов о Харламове, — что он — человек способный, незаурядный, но выпускать его на площадку с мастерами было еще рановато, не хватало у парня умения, опыта. А где же набраться практических навыков, как не в играх — регулярных, важных, ответственных? Чтобы Харламов смог развивать в себе игровую самостоятельность, усовершенствоваться в обводке, разучить новые финты и опробовать их на реальных соперниках, я предложил ему один сезон поиграть в одной из наших армейских команд среднего класса».

«Предложил» — сказано, конечно, сильно. Тарасов резко смягчает формулу отданного приказа: военнослужащему Харламову надлежит отправиться в расположение армейской команды «Звезда» (Чебаркуль). Не предложил, а распорядился, настоял. И был, как он потом признавался, удивлен тем, что Харламов воспринял его решение «до будничного просто». Хоккеист поинтересовался лишь, «предоставят ли ему в Чебаркуле время и условия для самостоятельных тренировок».

«Тарасов, — говорил отец хоккеиста Борис Сергеевич, — далеко видел. Харламова совсем со счетов не сбрасывал — простого игрока отправил бы в другой клуб и забыл о нем». Тарасов переслал Альферу, с которым находился в доверительных отношениях, указания: «Харламов должен не менее 70 процентов игрового времени проводить на льду и тренироваться три раза в день, усовершенствоваться в обводке, изучить новые финты». Он же разработал план индивидуальных занятий и постоянно контролировал, получая доклады от местных коллег, работу Харламова.

Представляя Тарасова «монстром», вознамерившимся загубить талант «конька-горбунка», умышленно забывают о том, как главный тренер главной армейской команды на протяжении 121 дня (в сумме — четыре полных месяца) фактически продолжал тренировать Харламова. Тарасов не выпускал его из вида, и работа и поведение Харламова в Чебаркуле его радовали. Иначе не было бы и внезапного возвращения его в Москву.

Сам Харламов в интервью еженедельнику «Футбол-хоккей», которое подготовил для издания журналист Александр Колодный, о своей командировке в Чебаркуль говорил только как о положительном в его спортивной жизни событии: «Я был тогда физически слабо развит, многого не умел. Страдал, думал, что окончилась, даже не начавшись, моя хоккейная карьера. Но армейские тренеры помнили обо мне, следили за моей игрой, а потом вновь пригласили в свой клуб».

Харламов бы убежден, что главная роль в формировании игрока принадлежит тренеру, который, во-первых, должен увидеть, заметить игрока, а во-вторых, не разувериться в нем, невзирая ни на какие спады и срывы. «Я и сейчас, — говорил он в марте 1972 года, — не устаю удивляться терпению Анатолия Владимировича Тарасова. Он всегда был придирчив ко мне, находил много слабых мест в игре. Но в то же время умел и умеет вовремя поддержать, найти добрые слова, заставить поверить в свои силы. Он видит во мне то, чего не умею разглядеть я сам».

Тарасову пеняют за то, что среди армейской молодежи он выделял Александра Смолина, которого ставил выше Харламова, но в итоге ошибся. Смолина вообще считали гораздо более перспективным игроком. («Да это же артист был, с ним даже рядом никто не стоял. Такое на льду выделывал, просто фантастика!» — вспоминает Александр Гусев.) Но далеко в хоккее он не продвинулся — не выдержал психологически: напряжения тренировок, матчей, необходимости постоянно держать себя на высоком уровне, держать удары, порой сокрушительные. Если и была ошибка Тарасова применительно к Смолину, то, может быть, только в том, что он не организовал для талантливого парня свой «Чебаркуль».

Старательно вспоминая историю с отправкой Харламова в Чебаркуль и обвиняя Тарасова в отсутствии чутья на игроков, столь же старательно забывают о том, как появился в ЦСКА и в сборной Владислав Третьяк, называющий тренера своим «хоккейным отцом». «У Анатолия Владимировича, — говорит Третьяк, — было много потрясающих качеств. Одно из них — чутье на талант».

Тарасов увидел в Третьяке будущее советского хоккея. Он так и говорил, в том числе на заседании исполкома Федерации хоккея, утверждавшего состав команды на чемпионат мира в Стокгольме. А ведь Третьяку было всего 17 лет.

Его в 11 лет привела в школу ЦСКА мама. Было это в 1963 году. Вратарем, к слову, Владик стал случайно — в наличии осталась только вратарская форма. Тарасов обратил внимание на юного вратаря, когда тому исполнилось 15 лет, и после глаз с него, что называется, не спускал. И пахать заставлял до умопомрачения. В день знакомства сказал: «Ну, что, полуфабрикат, будем работать. Выживешь — станешь великим. Не выживешь — извини, дорога тебе в шахту». «Да я только в девятом классе учусь», — попытался было защищаться Третьяк. Но тренер в момент пресек всякие прения: «Вам 17 лет, молодой человек? А я хочу, чтобы вам уже сейчас было 25. Для этого будете играть каждый день. За все составы ЦСКА — взрослый, молодежный и юниорский — и за все сборные».