Дом и остров, или Инструмент языка - Евгений Водолазкин

Что интересно: переосмысленное «довлеть» — интеллигентское слово, в тепловозном депо его не услышишь. Это слово газет и телевидения, оно просто-таки завсегдатай биографических очерков и учебно-воспитательных программ. О чем это говорит? В первую очередь о том, что социальный статус носителей изменений достаточно высок. Ошибки, которые допускаются в том же тепловозном депо, другого рода, и у этих ошибок нет претензии стать нормой. Если они и попадают на страницы литературных произведений, то обычно лишь в качестве экзотизмов.

Аналогичной была судьба глагола «будировать» (от франц. bouder), означавшего «проявлять недовольство, дуться». Отметившись в нескольких литературных текстах (М.Е.Салтыков-Щедрин, Л.Н.Толстой), слово это, казалось, исчезло навсегда. Похороны его, однако, оказались преждевременными. На манер покойника из мистического триллера, оно воспользовалось сходством с глаголом «будить» и обрело вторую жизнь в значении «побуждать к чему-либо, поднимать вопрос». С мутировавшим словом боролся еще В.И. Ленин, но в российских политических кругах оно сейчас в ходу, как никогда. С одной стороны, такое обстоятельство не делает этим кругам чести, с другой — позволяет предполагать, что Ленина наша политическая элита больше не читает.

К изменению значения слова порой ведет наличие близкого родственника этого слова. Развивая метафору, такие словесные пары уподоблю близнецам, чье сходство, несмотря на ряд общих черт, всё еще кажется их родителям недостаточным. Обоим покупают одинаковую одежду, обоих стригут «под полубокс». Сосед (найдите десять различий) обнаруживает было у одного из детей лишнюю родинку, но мать дорисовывает второму такую же: с последствиями работает психиатр. Драма в языковой сфере не столь ощутима, но это всё же драма, а родителями слов, потерявших свое лицо, становимся мы сами.

Слова «откровение» и «откровенность» по происхождению родственны, но их внешнее сходство еще не говорит о том, что они имеют сходное содержание. Обратимся к Далю. «Откровение» — это «просветление свыше, открытие истин, до коих человек умом своим не доходит». «Откровенность» же — это «прямота, чистосердечие и прямодушие, задушевность, любовь к истине».

«Откровение», время от времени использовавшееся литературой и в переносном значении, восприняло эти опыты всерьез и почувствовало себя «откровенностью». Такое значение «откровения» современные словари фиксируют в дополнительно введенном пункте: «откровенное признание». Как ни странно, именно это факультативное значение имеет сейчас все шансы стать основным. Более того, оно развивается во вполне определенном направлении. Нынешний и, выражаясь современным языком, гламурный смысл «откровения» не только, подобно сорняку, подавил смысл исконный и высокий. Попутно он лишил работы слово «откровенности», которое и использовалось прежде тогда, когда речь шла, скажем, о пикантном в рассказах политиков и кинозвезд. Недаром, уподобляясь в значении слову «откровенности», слово «откровения» переняло даже его множественное число.

Подобное же смешение наблюдаем в паре «реальность» и «реалия» (и то и другое восходят к лат. realis — вещественный). «Реальность» можно определить как «то, что объективно существует, действительность», а «реалию» — как «предмет, вещь». В последние годы «реалия» всё чаще выдает себя за «реальность», и это никого не беспокоит.

Не удивлюсь, если понимание «орального секса» как «орать, занимаясь сексом» из области анекдотов шагнет в языковую повседневность: с точки зрения языка здесь нет ничего противоестественного. Дело в том, что язык — логическая структура лишь отчасти. В своем развитии он во многом непредсказуем и хаотичен, а потому, к сожалению (или к счастью?), наше влияние на него довольно ограниченно. По законам логики слово «будировать» в его нынешнем значении возникнуть не могло, но оно возникло по закону аналогии, который в развитии языка нередко побеждает логику. А заодно и образование.

В общей массе вошедшего в наш язык особое место занимают явления, некогда ушедшие в тень, а теперь открытые вновь. Речь здесь в первую очередь может идти о лексике, которую можно условно определить как церковную. Во внимании к устаревшим, но выразительным словам, разумеется, нет ничего плохого. Как раз напротив: выход того или иного слова из активного оборота в большинстве случаев делает язык беднее, и тот, кто эти слова возвращает к жизни, язык, соответственно, обогащает. Так, в поисках «нестертого» слова к древнерусской литературе обращался Н.С.Лесков. Достоверно известно, что А.И.Солженицын просил Д.С.Лихачева порекомендовать ему те древнерусские тексты, которые помогли бы обогатить язык его, Солженицына, произведений.

Если взять сферу менее высокую, то использование церковнославянизмов в повседневности в большинстве случаев также может приветствоваться. Умеренно употребляемые ничтоже сумняшеся, со товарищи и не мудрствуя лукаво (это выражение отчего-то полюбилось футбольным комментаторам) речь рядового гражданина способны только украсить. Сложности начинаются там, где отваживаются употреблять выражения, не очень понимая их значение, структуру или происхождение. Подобное словоупотребление стало знамением времени, как сказали бы сейчас, ставя на втором слоге ошибочное, увы, ударение.

Так, в публицистической речи стало нормой говорить о «власть предержащих». Для человека неискушенного повода для сомнений вроде бы нет: речь идет о тех, кто власть держит или, на худой конец, придерживает. Такова уж ее, власти, особенность: если ее не придерживать, она уходит. Обратимся, однако же, к церковнославянскому переводу Послания апостола Павла к римлянам (13:1), послужившему источником данного словосочетания. Там говорится: «Всяка душа властемъ предержащимъ да повинуется». Не вдаваясь в подробности соотношения церковнославянского текста с его греческим оригиналом (там есть свои особенности), скажу лишь, что «власти предержащие» на современный русский язык переводится как «высшие власти». И никто ничего не придерживает.

Не меньшее распространение получило выражение «страсти по…». Редкая газета сейчас обходится без «страстей» по ЖКХ, реформе школьного образования, системе ПРО — этот ряд бесконечен. Немалый заряд пошлости выражение несет уже хотя бы потому, что принадлежит к категории самых затертых журналистских штампов. Усугубляется же дело тем, что лица, его использующие, не вполне представляют, о чем идет речь. Слово «страсть» в русском языке многозначно. Оно может обозначать «сильное чувство», «ужас» и даже «очень». Важным значением слова является «страдание» (с ним оно этимологически и связано). Словосочетание «страсти Христовы» обозначает предсмертные муки Спасителя. Именно с этим значением слова «страсть» и связано рассматриваемое выражение. Сама модель «страсти по…» в общественном сознании закрепилась, следует полагать, благодаря прежде всего «Страстям по Матфею» и «Страстям по Иоанну» Баха, предназначенным для исполнения в Страстную пятницу. Названия эти означают «описание предсмертных страданий Иисуса Христа по евангелисту Матфею (Иоанну)». В нашей публицистической речи предлог «по» в данной конструкции был переосмыслен (мы ведь помним, кто развивает язык) и стал указывать не на источник информации, а на предмет описываемых в очередном репортаже «страстей».