Тайные полномочия - Антон Чиж

Карусель с визгом понесла генерала, и ему показалось, что в этот раз просто так не отделаться. Как же он сразу не понял главного: в команде — еще одна потеря. Уже нет двух спортсменов! Надежды на медали тают стремительно. Да о чем он! Рибер убит, а это значит… Генерал много мог бы сказать, что это значит лично для него. Случись это чуть раньше, и вся его олимпийская надежда растаяла бы как дым. А так — есть шанс увидеть Афины. А там будь что будет. Смерть Рибера, конечно, ужасна, но ведь теперь не надо заставлять себя кланяться перед этим ловким чиновником с непомерными амбициями и благодарить его. Его, конечно, жалко, но какое это облегчение на самом деле. Только это никто не должен узнать. К своему огорчению, генерал заметил, что за ним пристально наблюдают. Настолько, что казалось, прочитали его мысли.

— Это огромная утрата, — словно оправдываясь, сказал он. — Не могу в себя прийти от горя.

— Я вижу, — согласился Ванзаров.

Так это было сказано, что у Бутовского не осталось сомнений: его выпотрошили, как тушку перед превращением в чучело. Ничего не осталось потаенного. Словно видит этот господин и вправду насквозь.

— Что прикажите делать мне…

— То же, что и раньше. Только следите внимательно, кто и что говорит. Убийца не может себя не выдать.

Новый вождь куда хуже Рибера. Тот требовал всего лишь почитания, а этот замахивается на неограниченную власть. Где это видано: из генерала делать ищейку.

— Вы требуете от меня невозможного, — сказал Бутовский так, чтобы и сомнений у этого не осталось: он не отступит с последнего рубежа. Будет стоять на нем насмерть. Пусть его хоть на пустом полустанке высадят, но ищейкой он не будет.

— Не надо заниматься сыском, Алексей Дмитриевич. Для этого я вас слишком уважаю, как достойного человека и блестящего пропагандиста спорта. Только прошу знать, что в поезде убийца. Будьте бдительны. Чтобы не потерять еще одного члена команды.

Бутовский совершенно не знал, как себя вести после такой лести: поддаться или сохранить твердость.

— Как вас понимать? — все-таки спросил он.

— Эта угроза пока лишь вероятность. Если убийца почувствует опасность, он может начать заметать следы. В убийстве Рибера их оставлено достаточно. Подумайте хотя бы о безопасности вашей племянницы.

Это обстоятельство генерал как-то упустил. Он так привык, что Женечка под надежной опекой. Теперь получается, что он должен оберегать ее. Но как? Не сидеть же с ней в купе?

— Понимаю вашу растерянность, — сказал Ванзаров, словно в самом деле умел заглядывать в чужие мысли. — Меньше всего я хочу вас запугать. Моя просьба только одна: будьте бдительны. Не упускайте Женечку из виду. Лишний раз заглядывайте к ней. И присматривайтесь к членам команды. Быть может, вам покажется что-то подозрительным.

— Да-да, конечно, я постараюсь…

Бутовский был окончательно выбит из колеи. Карусель неслась на всех оборотах. Только бы удержаться.

— Держите эту новость при себе, — напомнил Ванзаров. — И вас, Чичеров, это касается тоже.

Паша, затихший в кресле, стал яростно мотать головой в знак согласия. И рот открыть не решился. Очень не хотелось ему вылететь в черное окно. В холод и пустоту.

Диванчик не вмещал Лебедева. Для его размеров он был не приспособлен. Лебедев откровенно мучился. Ноги не помещались. Но чтобы их удобно протянуть, пришлось бы выставить пятки в коридор. Упираться ими в заднюю стенку было еще хуже. Кое-как поджав ноги в коленях, Лебедев нашел положение, в котором нельзя было не то что повернуться, но и лишнего движения не следовало делать. На каждый шорох диванчик отвечал жалобным писком, как мышь, раздавленная могучим весом, а подушки его подленько подгибались, норовя спихнуть непомерную тяжесть на коврик. Но если бы Лебедев попробовал для развлечения упасть, сделать это ему вряд ли удалось бы: голова упиралась в чайный столик. От такой тесноты было еще одно неудобство. Колыбельное качание вагона, которое так успокаивает многих, действовало обратным образом. Каждый толчок на стыке рельсов только добавлял раздражения.

Щелкнул дверной замок. Ванзаров быстро зашел и затворил дверь.

— Тюремщик! — сказали ему с нескрываемой обидой. — Где это видано, чтобы светило криминалистической науки запирали на ключ!

— Это сделано ради вашего спокойствия, — ответил Ванзаров, не желая говорить правду: прирожденное любопытство обязательно толкнуло бы узника высунуть нос в коридор, и не раз. Разоблачение раньше времени в план не входило. — Железнодорожная форма вам удивительно идет, Аполлон Григорьевич…

От удара ботинком в бок Ванзарова спасла только реакция. Ванзаров успел вжаться в стену. Вскакивая, как у себя дома или с диванчика в лаборатории, Лебедев совершенно не учел тесноты. Элегантно выкинув ноги, не хуже гимнаста, он кое-как уселся, чуть не продавив спинку диванчика.

— Измучился весь в тюрьме на колесах, — заявил он. — Не знаю, как выдержу.

— Вы же мечтали о приключениях. И вот они начались, — Ванзаров бочком пробрался к креслу, переступая через преграду ног. — Могу вас утешить, дорога будет короткой. Время истекает стремительно.

— Какая мучительная, надрывная, изощренная скучища! — заявил Лебедев и уставился в черное окно. Он уже дошел до точки отчаяния.

Натура его не вмещалась не только в размеры купе. Ей было тесно в безделье. Лебедев мог работать сутки напролет, не чувствуя усталости. Стоило выдаться выходному дню или вдруг заканчивалась срочная работа, что порой случается и в полицейской службе, как он впадал в депрессию. Хуже отдыха было только ожидание. А тут они счастливо сошлись. Ванзаров запихнул его в купе за час до отправления поезда, чтобы никто из пассажиров не знал о его существовании. И не разрешил даже громко дышать. Про сигарки было велено забыть, как будто их не было. Шум не издавать, громко не сопеть и не кашлять. Дышать разрешалось, но тихо, чтобы никто не мог лишнего подслушать. В такой вот бесчеловечной обстановке ему предложили отдохнуть, набираться сил, а лучше всего — соснуть. Все его возражения и жалобы были проигнорированы. Лебедеву оставалось только бездельничать. Это было невыносимо. Чтобы занять себя хоть чем-то, он перебрал походный саквояж, наведя образцовый порядок. После чего оставалось только улечься на бок. Проделав этот хитрый фокус и кое-как сложившись пополам, Лебедев вытерпел минуты три, каждую секунду ощущая, как толчки колес отдаются в мозгу колоколом. На другом боку отдых выходил не менее чудесным. Оставалось только лечь на спину и натуральным образом глядеть в потолок. Плевать в него Аполлон Григорьевич подумал, рассчитывая испытать себя в меткости, но все-таки отказался. Все-таки не во втором классе едут. Ко всем мучениям, на которые он пошел добровольно, добавился форменный китель проводника. В запасах министерства путей сообщения не нашлось одежды подходящего размера. На Лебедева натянули то, что хоть как-то влезло. Рукава были коротки на всю длину манжет, а пуговицы не застегивались. Взглянув на себя в дверное зеркало, Аполлон Григорьевич совсем загрустил. Был он похож на двоечника-переростка, на которого жалко шить новую форму: и так дураком вырастет.