Бабур-Тигр. Великий завоеватель Востока - Гарольд Лэмб

Бабур сообщает, что было принято решение идти в Хиндустан. Он достаточно объективно оценивал обстоятельства, но, очевидно, в нем самом произошли некие внутренние перемены. Десять лет назад он предпочел бы укрыться в горах и выждать удобного случая, чтобы пойти на врага с оружием. Что и предлагал ему Касим.

Шейбани-хан внушал Бабуру настоящий ужас. В первый и, возможно, единственный раз в жизни страх вынудил Бабура очертя голову бежать из страны.

Еще больше осложняло его положение то, что управление Бадахшаном он доверил ненадежному Мирзе-хану и его склонной к интригам бабушке, а сам Кабул оставил на попечение своего двоюродного брата Абдурраззака – того самого, что первым проник в сокровищницу Мукима.

Ему немедленно пришлось расплачиваться за свою неразборчивость. Узнав о его поспешном отступлении, афганские племена, проживающие по берегам реки в ущелье Хайбер, решили, что Бабур оставляет Кабул. Так же, как в свое время злополучный Баки, Бабур был вынужден отбиваться от грабителей, которые кружили вокруг его каравана, как стая волков. Приближалась осень; у небольшого отряда не хватало продовольствия, и в поисках зерна спутникам Бабура приходилось совершать набеги на окрестные селения. «Мы не подумали заранее, – откровенно признает Бабур, – где бы обосноваться, ни места, куда идти, не было установлено, ни земли, чтобы жить там, не было намечено. Мы просто вышли и бродили то вверх, то вниз, пока не узнаем чего-нибудь нового».

От намерения завоевать жаркие земли Хиндустана пришлось отказаться. На перевале, который путники называли Вьюжным, их застигла зима, и они сильно страдали от холода. Однако в этой, казалось бы, безнадежной ситуации Бабур вновь обрел твердость духа. Он будто снова вернулся в дни своей изгнаннической военной жизни, когда на его долю выпадали и куда более тяжкие испытания.

По афганским горам разнеслись неожиданные известия о радостных переменах. Несколько недель назад Шейбани-хан отказался от осады Кабула и отвел свои войска. Теперь его собственной семье угрожало восстание, охватившее северные территории узбекского государства и вынудившее хана покинуть земли Бабура.

На эту новость Бабур отозвался довольно неожиданно. Бояться больше было нечего, все его скромные кабульские владения вернулись к нему в полной неприкосновенности. Эти события возвратили Тигру его дерзость и наполнили его душу новыми надеждами.

«Я приказал, чтобы отныне мои люди называли меня падишахом».

Титул «падишах» переводится как «царь царей» и по значению равен титулу «император» в странах Запада. До сих пор ни один из Тимуридов не присваивал себе такого титула. В стародавние времена кое-кто из наиболее сильных ханов Азии добавлял к своим титулам и этот. Он означал, что его носитель обладает властью над правящими государями, что вряд ли можно было сказать в тот момент о Бабуре. Присвоив себе такой титул, он бросил вызов непобедимому Шейбани-хану, который действительно имел полное право называться падишахом. Какими бы ни были мотивы, подтолкнувшие Бабура на этот шаг, со своим новым званием он больше не расставался.

Тогда в Кабуле и родился его следующий сын. Его рождение можно было расценить как счастливый знак. «Он получил имя Хумаюн [Счастливый], – записывает Бабур в Кабуле. – Когда ему было четыре или пять дней от роду, я выехал в Чар Баг [Четыре Сада], чтобы устроить праздник в честь его рождения. Все беки, знатные и простые, принесли подарки. Такой груды серебряных монет раньше мне не приходилось видеть. Отличный был праздник».

В горы пришла весна, на кустах аргувана вокруг источника Трех Святых распустились цветы; легкий ветерок струился в северные окна крепости. Не за горами был праздник Нового года. После рождения Хумаюна выжили оба – он и его мать Махам. Сокровищница крепости была набита битком и доверена бдительному оку нового казначея. Самозваный падишах не видел вокруг себя никаких признаков опасности и слышать о них не хотел.

Однако для нас, спустя четыре с лишним столетия, не составляет труда разглядеть нависшую над Кабулом угрозу. С присущей ему беззаботностью и великодушием на время своего отсутствия Бабур назначил правителем Кабула упомянутого выше Абдурраззака, сына Улугбека, последнего дяди Бабура; Абдурраззак пусть и плохо, но все же управлял Кабулом, имея полное право на его престол. В Кандагаре Бабур увел из-под носа у Абдурраззака богатую добычу – «вместо того подарив ему кое-какую мелочь» – и теперь, присвоив себе титул падишаха, отнял у него и Кабул. Соблюдая все предосторожности, Абдурраззак начал готовить заговор, чтобы сбросить с престола забывчивого Бабура.

Он искал вооруженную силу и вскоре нашел ее: примерно двухтысячный отряд монголов, составлявший часть небольшой кабульской армии, которую падишах подверг полной перестройке и суровой муштре, безжалостно наказывая виновных за каждый случай мародерства. Особенно падки на грабежи были недисциплинированные монголы, старавшиеся держаться вместе еще с тех пор, когда они состояли на службе у богатого, но безнравственного Хосров-шаха. Среди этих самых монголов, многие из которых принимали участие в провалившемся заговоре Мирзы-хана, начались перешептывания: если бы царем Кабула стал Абдурраззак, он распахнул бы для них сундуки ломящейся от сокровищ казны, железной дисциплине Тигра настал бы конец, а все земли от Кандагара до Бадахшана перешли бы в их полное распоряжение. Такая перспектива не могла не прельстить алчных монголов. Однако осторожный Абдурраззак не торопил события.

Защитники города были распущены по домам и рассеялись по многочисленным улицам и кварталам, а также загородным жилищам. В этих обстоятельствах Бабур предпринял очередной карательный набег на афганские племена.

О том, что случилось дальше, сообщает его дневник:

«В ту весну я разбил в окрестностях Мукура отряд афганцев-мехмендов. Через несколько дней после того, как мы вернулись из набега и стали лагерем, Куч Бек, Факир Али Каримдад и Баба Чухра задумали бежать. Узнав об этом, я послал им вслед людей; их поймали ниже Истаргача и привели. При жизни Джахангира-мирзы они тоже, как мне докладывали, говорили неподобающие слова; я приказал подвергнуть их всех наказанию на базаре. Когда этих преступников привели к воротам базара и накинули им на шеи веревки, чтобы их повесить, Касим-бек прислал ко мне Халифу и настойчиво просил простить им их вину. Чтобы угодить беку, я подарил им жизнь и приказал бросить их в тюрьму. Хисарцы и кундузцы, нукеры Хосров-шаха и предводители монголов Чалма, Али Саид Шикма, Шир Кули, Ику Салим… в это время вступили в переговоры и, столковавшись, задумали против меня дурное. Те, кого я упомянул, находились перед Ходжа-Риваджем, между полянами Сунг-Курган и Чалак. Абдурраззак-мирза, пришедший из Нангархара, находился в Дех-и-Афгане. Муххиб Али курчи и Халифа раз или два предупреждали Мулла Баба о сговоре мятежников; мне тоже намекали на это. Но это не казалось мне вероятным, и я не уделял их словам внимания.

Однажды вечером я сидел в Чар-Баге, в помещении дивана. К ночи, в час молитвы перед сном, Муса Ходжа и еще один человек быстро подошли и сказали мне на ухо: «Моголы действительно решили поднять мятеж. Мы не узнали наверное, удалось ли им привлечь на свою сторону Абдурразза-ка-мирзу; они еще не решили, произойдет ли восстание именно сегодня ночью».