Бабур-Тигр. Великий завоеватель Востока - Гарольд Лэмб

Бабур, не склонный останавливаться на достигнутом, приказал преследовать лишившихся своего командования узбеков, выбил их из Железных ворот, затем из Карши, находившегося под защитой гарнизона Убейд-хана, очистил от них всю равнину вплоть до самой Бухары, – «очищенной от солдат, но наводненной глупцами», как сообщил Хайдар, – а затем двинулся на Самарканд, откуда узбеки поспешно разбежались, услышав о его приближении. Узбеки бежали из всей Ферганы, спешно уводя своих домочадцев в степи.

Спустя девять лет, в 1511 году, Бабур вернулся в столицу Тимура.

«Все жители долины, благородные и простые, вельможи и служители искусства, вышли, чтобы выразить свою радость, вызванную прибытием падишаха. Благородные толпились вокруг него, тогда как беднота трудилась, убирая свои жилища. Улицы и базары были украшены тканями и золотой парчой; всюду были вывешены надписи и картины».

Как в волшебной сказке о джиннах, все излюбленные уголки и родовые владения снова распахнули свои двери перед Бабуром. Его брат Назир сохранил для него Кабул и Газну. Кундуз и Бадахшан теперь повиновались верному Мирзе-хану. От Андижана до Каменного города все ворота были открыты для Бабура. Саид Чагатай, его союзник, вернулся в степной Сайрам. Казалось, что на этот раз Бабур, носивший титул падишаха лишь номинально, мог на деле почувствовать себя царем.

Однако это была только видимость. Грозные узбеки под начатом воспитанных Шейбани полководцев, отошли на север, но не чувствовали себя побежденными. Теперь, когда их общего врага, Шейбани-хана, больше не было в живых, Бабур решил наладить отношения с нетерпимым персом. Что и привело его к беде.

На этот раз его царствование в Самарканде продлилось всего восемь месяцев.

Подробности переговоров между Тигром и шахом Исмаилом окутаны тайной. Рассказ Бабура об этом событии утрачен вместе со страницами дневника, отражающими события тех лет. Другие современники, как, например, Хайдар или историк Хондемир, дают запутанные и противоречивые сведения. В их сообщениях ощущается влияние религиозных воззрений и политических интересов. Это все равно что читать воспоминания о том, какие слухи породило превращение Генриха Наваррского в Его Христианнейшее величество Генриха Валуа в критический для союза гугенотов и католиков момент. Конечно, можно утверждать, что для Бабура Самарканд стоил мессы[39], однако это не даст нам полной картины.

Хотя мы и не знаем истинных мотивов, которыми руководствовался падишах в своих действиях, сами действия нам хорошо известны. Они, в свою очередь, могут пролить свет на размышления, которым он предавался в «часы своих забот» – как это называл Хайдар.

Во-первых, к нему вернулась старшая сестра Ханзаде, которую шах Исмаил сопроводил почетной свитой после того, как, разгромив Шейбани в сражении при Мерве, обнаружил ее среди остатков его двора. Честолюбивая Ханзаде родила Шейбани сына, однако вскоре после этого он дал ей развод, подозревая, что она участвует в заговорах против него на стороне своего брата, его заклятого врага. Ханзаде тогда перешла в руки одного из узбекских полководцев. Оба ее мужа погибли при Мерве. Очевидно, ее преданность Бабуру осталась нерушимой, и она, несомненно, могла предоставить ему ценные сведения о придворных тайнах узбеков.

Со стороны непредсказуемого Суфи ее возвращение было актом любезности. В свою очередь, Бабур послал гонцов в Герат, чтобы собрать сведения и прощупать почву для переговоров с победоносным персом. При первой возможности он отправил туда свою миссию во главе с Мирзой-ханом.

Тем временем военачальники и кызылбаши, сопровождавшие обретшую свободу царевну, приняли самое деятельное участие в разгроме узбеков, выступив на стороне Бабура. Как только Тигр вновь воцарился на историческом престоле Тимуридов, он распустил своих союзников и наградил их щедрыми дарами. Это говорит о том, что Исмаил назначил переговоры после победы Бабура у Каменного моста и взятия Самарканда.

Мирза-хан привез условия нового союзника. Многое в них до сих пор неясно из-за противоречий. В действительности они были достаточно жесткими. Шах Исмаил обязывался со своей стороны оказывать поддержку наследнику Тимуридов, занимавшему самаркандский престол, однако при условии, что в ответ Бабур признает его своим сувереном. Это было еще не все, и здесь начинаются противоречия; кроме этого, Бабур должен был публично признать превосходство перса, воспользовавшись самым распространенным в те времена способом – отчеканив новую монету с именем шаха и его двенадцати имамов; во время публичных молитв в мечетях должны были отныне произносить имя шаха вместо его собственного.

Исмаил отличался нетерпимостью и, кроме того, был еще очень молод. Бабур был горд, терпим и в свои тридцать лет имел восемнадцатилетний военный опыт. К тому же он только что получил от Ханзаде все планы укреплений узбеков. Почти не вызывает сомнений, что без помощи покорителя Хорасана он не рассчитывал удержать Самарканд, вернувшийся к нему как будто в подарок от Всевышнего.

Кроме того, Бабур хранил благоговейные воспоминания о своем прикосновении к мистическому: о невидимых Сущностях, о погруженных в видения дервишах и, прежде всего, о преподобном Джами, который умел сочетать ортодоксальную веру с мистицизмом. Его мозг упорно жаждал истины в вопросах веры. Был ли Бог неразрывно связан с человеком или являлся далеким божеством, как утверждали ортодоксы, требовавшим поклонения и ритуалов? Суфи придерживался первого варианта; покойный Шейбани – второго. Очевидно, борьба, происходившая в те дни в душе Бабура, склоняла его на сторону суннитов, однако в той же степени внушала почтение к шиитам. Современники свидетельствуют, что в ответ на требования шаха Исмаила Бабур отчеканил несколько монет с именами имамов. Если это правда, тогда имя шаха Исмаила должны были провозглашать с кафедр Бухары и Самарканда.

Большего оскорбления его народ еще не испытывал. Бухара, окруженная гробницами ортодоксальных святых, была центром суннитской веры, более влиятельным, чем Самарканд. Ее жители восторженно приветствовали Бабура, но вскоре узнали о том, что он признал себя вассалом неверного, на руках которого еще не высохла кровь гератских мучеников, убитых за то, что они отказались признать его веру.

«Весь народ, и в особенности жители Самарканда, – пишет Хайдар, – верил, что падишах – пусть даже в час нужды и обрядившийся в одежды кызыл-башей, чтобы взойти на престол Самарканда, верный заветам пророка, – откажется покориться шаху, который был от рождения еретиком и всем своим видом напоминал ослиный хвост».

Юный Хайдар ревностно чтил заветы ортодоксальной веры и теперь глубоко страдал, поскольку окружил своего покровителя героическим ореолом. Он больше не выезжал вместе с падишахом и не покидал своих покоев, прикованный к постели болезнью, природа которой была как физической, так и эмоциональной. Его замечание о том, что Бабур обряжался в одежды кызылбашей, следует понимать как аллегорию в персидском вкусе, а вовсе не как сообщение о реальном факте. Бабур никогда не надевал на себя остроконечную войлочную шапку и красный плащ кызылбаша, вызывавшие такую ненависть в народе. Однако персидские военачальники, повсюду сопровождавшие его, одевались именно так.