Запас прочности - Леонид Сергеевич Соболев

что судно отклонилось на полградуса влево. Он быстро переложил руль вправо и поставил судно на заданный курс. Вахтенный штурман, заметив, что корабль рыскнул вправо, спросил матроса:

— Сколько вы держите?

— Сорок три градуса, — ответил рулевой. Такой же курс держал и его предшественник.

— А сейчас сколько?

— Сорок три, — повторил Василий.

Помощник взглянул на кильватерную линию. Она вдали шла ровной и вдруг чуть повернула вправо и снова потянулась ровно, под линейку. «В чем же дело? — спросил себя штурман. — Судно взяло правее, а курс рулевой держит верно».

— Точно сорок три? — еще раз переспросил он Василия.

— Точно сорок три, — четко повторил рулевой.

Вахтенный непонимающе повел плечами. «Может быть, сменившийся рулевой держал неверно», — подумал он. С этой мыслью он взобрался на верхний мостик, чтобы проверить курс по главному компасу.

Штурман знал, что разница показаний между путевым и главным компасом плюс два градуса. «Если рулевой держит сорок три, — подумал помощник, — значит, на главном компасе сорок пять градусов». Каково же было его недоумение, когда он увидел, что курсовая черта главного компаса стоит не на сорока пяти, а на сорока пяти с половиной.

— Как сейчас? — резко спросил по переговорной трубе штурман.

— На курсе, — спокойно ответил Василий.

— Что вы мне очки втираете! — крикнул помощник. — Сколько сейчас?

Помощник был молодой, и, может быть, поэтому в нем не было еще морского спокойствия и выдержки, присущих бывалым морякам.

— Сорок три! — невозмутимо ответил Василий, хотя его лицо стало красным, и он почувствовал, что ему жарко.

— Научитесь считать! — уже спокойнее сказал помощник. — Возьмите полградуса влево!

— Есть, пол влево! — приглушенно повторил команду рулевой и повернул штурвал. Василий дрожал от незаслуженной обиды, а сердце билось учащенно, громко.

— Так держать! — послышался голос штурмана.

— Есть, сорок два с половиной! — доложил рулевой новое показание путевого компаса.

— Как сорок два?! — опять загорячился штурман.

Главный компас теперь показывал сорок пять градусов, а путевой сорок два с половиной. Поправка равнялась плюс два с половиной.

— Не может быть! — злился штурман. — Черт знает что… Так держать!

— Есть, так держать!

Постояв несколько минут над главным компасом, помощник спустился на ходовой мостик и сам взглянул на картушку путевого компаса. Убедившись, что там действительно сорок два с половиной, он в недоумении выругался:

— Фу-ты, какая чертовщина!

Наступило долгое молчание. Штурман расхаживал по мостику и, вглядываясь в тихое море, раздумывал: «Полградуса — погрешность небольшая, на 120 миль она может дать одну милю отклонения, но время-то сейчас какое? Судам приходится ходить узкими фарватерами, где полградуса играют значительную роль. При такой погрешности рулевой за один час может отклониться на 150 метров от курса». Штурман ходил по мостику, высчитывая отклонения, а Василий, хотя и таил в себе обиду, но все же искал причину неувязки с курсом. «Может быть, мне передали курс сорок два с половиной, а я плохо расслышал, — думал он, — а может, я забыл и перепутал что-нибудь? Ведь целых три года не стоял на руле».

— Вы где-нибудь плавали рулевым? — обратился к матросу штурман.

Василию очень хотелось оборвать помощника, который без году неделю плавает, а задает ему, Василию-сигналу, выросшему на море, такие унизительные вопросы, но он сдержался.

— Немножко приходилось, — с колкой усмешкой проговорил матрос.

Отстояв свой первый час у штурвала, Василий был сменен напарником по вахте. Сдавая ему рулевое управление, Василий Петрович сообщил курс.

— Сорок два с половиной! — сказал он и отошел в сторону.

— Есть! — повторил напарник курс и, взглянув на компас, спохватился: — Как сорок два с половиной? Ты же держишь сорок три?

Вахтенный помощник обернулся, с укором поглядел на Василия. «Запутался, а чтобы не ударить лицом в грязь — меня обманул», — подумал штурман.

— Вы, наверное, считаете по-дедовски, на руках у вас пальцев не хватило, а ботинки сбрасывать неудобно, и меня с толку сбили.

Василий покраснел и ушел с мостика на палубу.

Через час он вернулся к штурвалу и опять заметил, что судно мгновенно рыскнуло на полградуса влево и остановилось. «А может быть, это компасная картушка рыскает, а не судно?» — Подумал Василий и стал обыскивать себя — нет ли при нем чего-нибудь железного. Но в карманах никаких металлических вещей не было. «А может, у меня после контузии с глазами что-то неладное случилось?» — мысленно спросил себя рулевой. Он вспомнил свое медицинское свидетельство, там было написано: «Зрение в норме».

Не восстанавливая судно на сорок третий градус, он держал его на сорок втором с половиной. Прошло полчаса. Помощник опять поднялся на верхний мостик и проверил курс.

— Как сейчас? — спросил он рулевого.

Василий немного замялся. Ему не хотелось врать, но чтобы не подорвать окончательно свой престиж, он сказал неправду, вернее, не сообщил помощнику того, что видел.

— На курсе сорок три.

— Так держать! — Есть!

Курсовая черта спокойно стояла на сорока двух с половиной, а судно шло прежним заданным курсом.

Сменившись с вахты, матрос не пошел ужинать. Он закрылся в своей каюте и загрустил. «Не слушается меня судно, против меня сам компас. Неужели больше мне не придется плавать?» Он долго не мог уснуть, а в четыре часа утра снова разбудили на вахту, и опять начались неприятности со злополучными градусами.

Василий долго изучал странное явление, по так и не мог определить, кто же в этом виноват — судно, компас или его глаза. Он стал опасаться за свое зрение, предполагая, что оно его подводит.

От переживаний Василий изменился в лице. Он стал замкнутым, ходил угрюмый, задумчивый. Ему очень не хотелось расставаться с морем, но зрение…

Много за рейс менялось курсов, много раз штурманы брали поправку на девиацию, много раз сверяли главный и путевой компасы, а у Василия Петровича ничего не изменялось — у него все время не хватало до заданного курса полградуса. Но он приспособился, каждый раз от принятого курса отбрасывал полградуса, и судно по главному компасу держалось всегда точно на курсе. Только стоящий с ним вахту штурман по-прежнему относился к Василию с недоверием.

Часто с мостика капитан любовался кильватерной линией, которая ровной лентой, без единой извилины тянулась далеко за кормой и скрывалась за горизонтом. Иван Иванович раньше никогда не плавал с Василием, но слыхал о нем много хорошего. «Молодец! — мысленно хвалил его капитан. — Высокий класс мастерства. С таким рулевым погрешностей в курсе не будет». Он иногда подзывал кого-нибудь из матросов и тихо, чтобы не слышал Василий, говорил, показывая на след кильватерной струи:

— Смотрите, учитесь, как нужно держать судно на курсе.

Иван Иванович любил точность и придерживался ее во