От меня до тебя – два шага и целая жизнь - Дарья Гребенщикова

Анна Карловна, залучив в дом, который любовно называла «моя хатка», намекая, очевидно, на свою схожесть с бобрами, пушистого от мытья мужчину в белом байковом белье, особо отметила прелесть завязок на кальсонах, и пригласила Анатоля к чаю. Морщась от ужаса и отвращения, понимая, что пропал, и попал, как кур в ощип, Толян дул на блюдце, гоняя по нему мелкие волны и пил чай, воровато стреляя глазами по комнате на предмет обнаружения тайника с водкой. Но Анна Карловна и не таких отвращала от пагубы винопития, и через неделю Анатоль зарозовел, покрылся гладким пушком, а через месяц оброс бородой, которую сама Анна Карловна, нацепив на римский нос пенсне, подравнивала маникюрными ножничками.

Глава 3

Подстриженный, но еще пугливый Толян понял, что тут бить не будут, пить не дадут, но сытно будут кормить, тепло одевать и не будут докучать грязной работой. Насчет чистой Толян сообразил не сразу. Робея при виде Анны Карловны, загадочно обмотанной по чреслам цветастым ситчиком, Анатоль рдел щеками и пучил глаза. После чего валился на коврик и делался как мертвый. Анна Карловна, легонько попинав его мыском комнатной туфли, ответа так и не дождалась. Сетуя на незнание Анатолем этикета, который, по мнению Анны Карловны повелевал немедля «нежно отомстить» хозяйке дома за причиненное насильно гостеприимство, опечалилась. Анна Карловна, пройдя на символическую кухоньку, грохнула оземь, точнее, об пол — трехлитровую банку. Вышло тихо. На четвертой банке Анатоль начал что-то понимать, на пятой сознание окончательно прояснилось, и он, наступая на завязки кальсон, пришлепал, мыча, на кухню. Надо же! — подумала через полчаса Анна Карловна, — а нюх-то я не утратила! И Толян перебрался с коврика в хозяйскую опочивальню, где с таким жаром начал опочивать хозяйку, что та вставала трудиться на благо общества весьма утомленная.

Через месяц Анна Карловна поняла, что обрела свое и чужое, заодно, счастье. Толян по причине лет бобылем не был, и в силу забывчивости завел едва ли не в каждой деревне по семье. Пока он был Козлом да подпирал заборы, да пропахивал носом пыль деревенских дорог, жены не беспокоились. Что взять с пьяницы? Только своё отдать. А уж как Толик укрепился в белой хатке Анны Карловны, как вышел из калиточки в сером с искрой пиджаке с собственного плеча, да еще и в шляпе из искусственной соломы фасона «Привет, Анапа», тут бабы задумались насчет выгоды. Анна Карловна, расцветшая на зависть всем, счастья своего не скрывала, и уж все знали, если в ровно в десять бричка, в которую запряжен Мальчик, прокатила по каменистой дороге в сторону деревни Пашкино, значит, в случае надобности, можно добежать пару километров до поворота к старой усадьбе, и оттуда, имея деликатность, посвистать.

Дело в том, что Анна Карловна приходилась селу зубным врачом, а это требовало её присутствия у зубоврачебного кресла. А она пренебрегала, предпочтя чужим ртам с кариозными зубами Анатоля, сменившего к лету солдатские кальсоны на уверенные темно-красные боксерские трусы с лампасами.

Глава 4

Не верьте, ах не верьте своему сердцу, изнывающему от жалости! Вспомните, как увидев у калитки несчастного, мокрого пса с тоскою в глазах, вы ведете его, робкого и дрожащего, домой, моете его с шампунем Head & Shoulders, заворачиваете его в небесно-голубой махровый халат, подаренный вам свекровью, раскладываете на блюдечке ломтики козьего сыра и мортаделевские колбаски, а дрожащий, напуганный бедолага сметает все это и пальцы вам лижет, и в глаза глядит уже с надеждою, а вы тому и рады, и бежите покупать ему ошейник Hunter Smart «Swiss», мисочки из нержавейки и филе индюшки. И подтираете лужи, глотая слезы умиления, и бормоча себе — все пройдет, он так страдал! А через месяц вы уже сидите на стуле и смотрите телевизор, а ваш Тузик, названный, конечно же! Лаки или, того смешнее, Бенджамен, валяется на кожаном диване и меланхолично жрет дорогую гобеленовую подушку… потому как ваши туфли уже съедены, а на новые у вас денег нет. И вот вы мотаетесь под фонарями, еле сдерживая на поводке огромную псину, норовящую цапнуть добропорядочного прохожего или помочиться на кашемировое пальто вашей начальницы. А потом загрызет кошку ваших друзей, выроет лаз на соседский участок и уйдет — в дорогом ошейнике, алого цвета, с никелированным брелком, на котором выгравирована кость и кличка Lycke. Собственно, так и мужчина. Толян отъел, простите, харю. И лицо напуганной козы отвердело, забронзовело, появились откуда-то благородные брыли и даже картофелина носа утоньшилась на переносице и удлинилась удивленно. Эдаким малым голландским купцом смотрелся бывший Козёл. Проезжавшие мимо московские дачники, известные тонким нюхом, не раз обманывались на его счет, говоря «простите», «не подскажете ли?», а не «эй, селянин, где тут на Новгород поворот?» А уж Анна Карловна! Чистая голубица! Все порхала, да щебетала, все меняла разноцветные юбки да вышитые льняные кофты, все подвязывала бархотку на шею да сморкалась изящно в батистовый платочек. По утрам Толян выходил на двор, и совершал приседания, по окончании которых Анна Карловна поливала его ржавой водой из пластиковой лейки, и подавала полотенце, еще теплое от недавней глажки. За завтраком кушали непременно мюсли с фруктами и орехами, хотя Толик, выждав, пока Анна Карловна прощебечет и упорхает на кухню за травяным отваром, умудрялся вытянуть из погреба круг «Краковской» и съесть его, жмурясь от удовольствия. От такой жизни Толян отказаться не мог, но быть кучером при бричке отказался, со словами — кого другого наймите. Анна Карловна затрепетала, но ослушаться уже не посмела. К тому же родня Толяна, оказавшаяся на редкость многочисленной и прожорливой, одолевала Анну Карловну и та тетешкалась с сопливыми отпрысками блудливого Козла и, стыдясь своего счастья, совала по карманам бывших в потреблении жен пахнущие эвгенолом купюры. И вообще, сказал Толян, гоняя сельдерей по тарелке с протертой репой, надо узаконить, раз так. Свадьба? спросила Анна Карловна, видя в мечтах церковь, посаженных отцов в цилиндрах и коня, запряженного в бричку, увитую цветами и лентами, наподобие майского дерева.

Глава 5

— Узаконить бы, — Толян брил щеку, выдувая её изнутри тугим розовым шаром, — как никак! Опять же, если. И всякое. Анна Карловна, поливавшая в тот момент Ваньку-мокрого, до того расчувствовалась, что допустила перелив, и струя воды, неся ценный грунт с удобрениями, змейкой сползла по стене и, дойдя до босой ступни Толяна, остановилась. Так, свадьба, это прекрасно! — Анна Карловна мысленно тронула губы помадой, накрутила на папильотки волосы цвета «темно-русый шатен», и, поигрывая подолом кипенно- белого платья уже подняла изящно обутую ножку на ступеньку… Что-то неприятно кольнуло её, как булавка, которой прихватили впопыхах нижнюю юбку и она, бросив заливать и без того мокрого Ваньку, воззрилась на Толяна. Анатоль, — Толик мылил подбородок, вытягивая его вперед и приобретал черты кондотьера, потерявшего лошадь, — а что ты имеешь в виду под «опять же, если»? Фак фо? Фтрук? Мало ли? Анна Карловна сложила ручки на суховатой груди, не выдающей склонности к любовным утехам, — ты МАТЕРИАЛЬНО? Толян положил помазок в треснувшую веджвудскую сахарницу, — че ты дурку-т гонишь? Сейчас Толик хороший. Толик дай. Дрова. Вода. Опять же. А как вы меня в толчки? Опять куда? Я уж здесь, если тут. А как? Анна Карловна, выхватив вчерашней свежести платочек, улетела на двор, где, прислонясь стройной еще спиной к корявой яблоне, стала переживать. Яблок в тот уродилось столько, что по ним ходили, как по траве, и, пока Анна Карловна переживала, яблоки все слетали к ней — как голуби, на плечи. А и что? — осенило её яблочно, — пусть он — такой! Но он — честен! Он — прям! Он — мужчина! Гладиатор! Нет, гренадер? Без обиняков он говорит мне — Анна! Тут она споткнулась, потому как Толик звал её то на «вы», то на «ты», но не обозначал по имени. Ничего-ничего, вот, я стану его женой, и все изменится! Я займусь его образованием! Мы пойдем в Краеведческий музей! Я запишу его в библиотеку, и, вечерами, у той лампы, с абрикосовым абажуром, он будет читать мне из Гейне! Ну, не Гейне, ну Донцову, пусть… А я… я буду варить варенье из бузины? Или готовить плам-пудинг? Или буйабес по-марсельски? И мы будем пить шато-д-икэм! Ах, чудно! чудно! И свечи будут отбрасывать колеблющийся свет на столовое серебро, и этот бабушкин вензель, «А и К» на салфеточных кольцах… и он спросит меня — Аня! А кем была твоя бабушка? А я… Вы это того насчет ужина? — гладко выбритое лицо Толика еле влезало в форточку, — время! А то?