Семь лет в Тибете. Моя жизнь при дворе Далай-ламы - Генрих Харрер

Так что в этом отношении мы успокоились. Но тут же возник новый повод для тревоги: добрый ли это знак для нашей дальнейшей судьбы? В большом волнении мы стали собираться. Новая одежда, подаренная правительством, и тибетские сапоги в первый раз должны были увидеть свет. В этом наряде выглядели мы вполне презентабельно. Танме дал нам еще пару белых шелковых шарфов-хадаков и объяснил, как их следует вручать, приветствуя высокую особу. Мы были знакомы с этим обычаем еще по Кьирону и не раз видели, как его исполняют простые люди. При каждом посещении высокопоставленного человека, при изложении какого-либо прошения и во время больших праздников вручают белые хадаки. Они бывают разного качества – оно зависит от статуса дарителя.

В первый раз после достопамятного въезда в город мы оказались на улице. Дом родителей Далай-ламы находился неподалеку. Скоро мы подошли к огромным воротам, у которых, выйдя из своей сторожки, уже ждал привратник. Завидев нас, он учтиво поклонился.

Затем через обширный сад, где грядки с овощами чередовались с красивыми ивами, нас провели ко дворцу. Там мы поднялись на третий этаж, двери распахнулись – и начались почтительные поклоны: перед нами была мать Божественного Правителя. Исполненная аристократического достоинства женщина сидела в большой светлой зале на маленьком троне в окружении слуг. Нам чуждо то благоговейное почтение, которое тибетцы испытывают к «Святой Матери», но торжественность момента заставила и нас несколько оробеть.

«Святая Мать» приветливо улыбалась и благосклонно смотрела на нас, когда мы с поклоном на вытянутых руках преподнесли ей белые хадаки, как научил нас Танме. Она приняла их – слуги тотчас унесли наше подношение – и с лучащимся радостью лицом протянула нам руку, хотя в Тибете это не принято.

В этот момент в залу вошел статный пожилой мужчина, отец Далай-ламы. Мы снова поклонились, вручили традиционные шарфы и ему, а он в ответ с непринужденным видом пожал нам руки. Время от времени в этом доме бывали европейцы, так что с европейскими обычаями здесь были знакомы и даже гордились этим. Потом мы все сели пить чай. Вокруг сновали слуги, наполняя чашки сначала отцу Далай-ламы, потом матери и в последнюю очередь нам. Чай удивил нас своим ароматом. Это был какой-то новый сорт и новый способ приготовления, который до сих пор мы в Тибете не встречали. Нарушив молчание, мы стали с интересом расспрашивать об этом напитке. Родители Далай-ламы рассказали нам о своей родине, Амдо. Там они были простыми крестьянами, обрабатывали небольшой участок земли, пока их младшего сына не признали инкарнацией Далай-ламы. Амдо находится уже в Китае, в провинции Цинхай,[36] но живут там в основном тибетцы. Этот напиток они привезли из родных краев в Лхасу, в новую жизнь, ожидавшую их здесь. В Амдо в чай не кладут масло, а добавляют туда молоко и немного соли. Помимо этого напитка, о родных краях родителей Далай-ламы напоминало еще кое-что – диалект, на котором говорили эти симпатичные люди. Оба они языком центральных провинций владеют не очень хорошо. Обязанности переводчика исполнял четырнадцатилетний брат Далай-ламы, который попал в Лхасу в раннем возрасте и поэтому быстро выучил местное наречие. На диалекте провинции Амдо он говорил только с родителями.

Беседуя, мы внимательно рассматривали эту супружескую чету. Оба с первого взгляда показались нам замечательными людьми. Простое происхождение угадывалось в их трогательной непосредственности, но держались и вели себя они как прирожденные аристократы. Какой резкий поворот произошел в их жизни – покинув крестьянский дом в отдаленной провинции, они вдруг оказались одними из самых почитаемых людей в Лхасе! Теперь в их распоряжении был дворец и обширные земельные владения. И судя по всему, эта внезапная перемена не испортили их. «Святая Мать» отличалась благородной скромностью и казалась умнее своего мужа. Ему, наверное, нежданно обрушившиеся почести все же немного вскружили голову.

При нашей беседе присутствовал и их четырнадцатилетний сын, Лобсан Самтэн. Он оживленно и с большим любопытством стал расспрашивать нас – ему хотелось узнать все подробности наших приключений. «Божественный» младший брат поручил Лобсану Самтэну как следует все разузнать, а потом рассказать ему. Далай-лама интересовался нами! Эта новость пробудила в нас радостное волнение, и нам тоже захотелось побольше узнать о нем. Мы поняли, что титул Далай-лама в Тибете практически не используется. Это слово происходит из монгольского языка и в переводе означает «бескрайний океан».[37] Далай-ламу здесь обычно именуют Гьялпо Римпоче, что приблизительно можно перевести как «драгоценный царь». Родители и братья, говоря о юном Божественном Правителе, использовали менее официальное «Кундун», что в переводе означает просто «присутствие».

У «святых» родителей было всего шестеро детей. Старший сын задолго до обнаружения Далай-ламы был признан инкарнацией Будды и стал ламой в монастыре Такцел. Его тоже называли Римпоче, это обращение используется для всех лам-перевоплощенцев. Второй по старшинству, Гьяло Тхюндруп, учился в Китае. Четырнадцатилетнему Лобсану Самтэну предстояло стать монахом и чиновником. Далай-ламе в то время было одиннадцать лет, помимо братьев, у него было еще две сестры. Позже «Святая Мать» произвела на свет еще одну инкарнацию Будды, Ари Римпоче. Таким образом, эта женщина в общей сложности родила три воплощения Будды, установив тем самым своеобразный рекорд в буддийском мире.

Этот визит положил начало теплым отношениям между нами и этой скромной и умной женщиной, которые продолжались до тех пор, пока ей не пришлось покинуть страну, спасаясь от китайских коммунистов. Наша дружба не имела ничего общего с благоговейным почитанием «Святой Матери», которым окружали ее тибетцы. И, несмотря на мое несколько скептическое отношение ко всякой метафизике, должен отметить, что это была очень сильная личность, наделенная глубокой верой.

Только со временем мы поняли, какой огромной чести удостоились, получив приглашение в этот дом. Нельзя забывать, что во всем Тибете только у членов этой семьи есть право говорить с юным Божественным Правителем, не считая нескольких его личных слуг, имеющих статус настоятелей монастырей. И, несмотря на свою изолированность от мира, он принял личное участие в нашей судьбе! На прощание нас спросили, не нужно ли нам чего-нибудь. Мы поблагодарили, но не стали ничего просить – не хотели показаться нескромными. Но по мановению руки матери Далай-ламы в зале появились слуги с мешками муки и цампы, маслом и очень мягкими шерстяными одеялами. «По личному распоряжению Кундуна!» – с улыбкой сказала «Святая Мать» и подарила нам еще деньги – по сто санов.[38] Это все было обставлено так естественно и легко, что мы даже не смутились.