Законы прикладной эвтаназии - Тим Скоренко

«Стоп-стоп. Ты никуда не пойдёшь».

«Что?..» – Голос Майи обрывается, когда человек хватает её, разворачивает и зажимает рот ладонью.

Продал, моя девочка, он продал тебя, этот толстый ублюдок. И эта добрая женщина тоже тебя продала. Хотя…

Нет, Джи бьёт мужчину кулаками по спине, её оттаскивают в сторону, а мужчина тянет Майю в конец коридора, к другой двери. Под крошечным окошком стоит Дяченко с серьёзным выражением лица.

Джи тоже зажали рот, но её тащат в противоположном направлении. Майя умудряется ударить своего соперника ногой по голени, он чуть не падает, Майя вырывается, но тут другой мужчина суёт ей в нос резко пахнущий платок, Майя рвётся из рук, но сил у неё становится всё меньше, и через несколько секунд она теряет сознание.

Голова сильно болит, очень сильно. Майя проверяет, на месте ли чертежи.

Нет, ничего нет. Только одежда, никакой сумки. Веки сделаны из свинца. Руки свободны.

«Пей», – слышит Майя.

У её губ – кружка с чем-то горячим. Пахнет травами. Майя послушно пьёт. Не то состояние, чтобы сопротивляться.

Напиток помогает. Глаза удаётся разлепить, голова уже не такая тяжелая.

Майя лежит на мягком диване в изящно обставленном кабинете. Помимо дивана, здесь есть письменный стол, несколько стульев, два кресла, книжные шкафы. Сквозь занавеси на высоких окнах пробивается яркое солнце.

«Сколько я спала?» – спрашивает Майя по-русски.

«Аната-ва Ниппон о шитте имасу-ка?»

Знает ли Майя японский? Знает, конечно.

«Хай», – отвечает она.

Дальнейший разговор идёт на японском.

В комнате двое мужчин. Один, в японской военной форме, сидит за столом. У него округлое лицо, украшенное пышными чёрными усами. Он явно уделяет уходу за ними много времени. На подбородке – жидкая поросль. Сквозь тонкие очки с круглыми стёклами глаза почти не видны – мешают блики.

Второй мужчина – в штатском костюме европейского образца. Неприятный, тяжёлый взгляд сквозь толстые очки в уродливой оправе – всё, что запоминает Майя.

«Вы спали около суток», – произносит усатый.

Майя пытается приподняться, но падает обратно на диван. Мужчина в штатском держит в руке кружку, из которой она пила.

«Рано ещё. Встать сможете минут через двадцать», – говорит он.

Военный встаёт из-за стола.

«Меня зовут Исии-сан. Мой коллега – Иосимура-сан. Несмотря на то, что вы пока не можете встать, вы вполне способны разговаривать. Я думаю, небольшая беседа пойдёт всем нам на пользу».

Майя молчит.

Она вспоминает эти лица, виденные ею на фотографиях в учебниках истории. Она вспоминает эти имена. Семьсот тридцать первый где-то рядом.

«Как вас зовут?» – спрашивает Исии.

«Майя».

«Амайя-сан…»

«Нет, не Амайя. Майя».

Исии улыбается и качает головой.

«Мне не хочется учиться вашему произношению. Думаю, проще вам приспособиться к моему. «Амайя» означает по-японски «ночной дождь». По-моему, очень красиво. Вы согласны?»

Майя кивает.

Исии берёт со стола один из пластиковых чертежей.

«Что это такое?»

Майя молчит.

«Молчание вряд ли поможет, Амайя-сан, – вмешивается в разговор Иосимура. – Я могу сам сказать, что изображено на этих чертежах. Скорее всего, это устройство для введения человека в искусственную кому, которая позволит ему пережить века. Я прав?»

Майя понимает, что ей невероятно, сказочно повезло. Она попала в руки единственной на планете организации, которая может построить анабиозис. Точнее, которая может поверить в возможность его создания.

«Да», – отвечает она.

«Чья это разработка?» – спрашивает Исии.

В анабиоз они поверили, но в машину времени – вряд ли. Нужно придумывать. Впрочем, на чертеже есть надписи на английском и на русском, выбор невелик.

«Советская».

«Плохо, – говорит Исии. – Лучше бы американская. Скажите мне, Амайя-сан, как вы оказались в Харбине и откуда у вас эти чертежи? И, кстати, из чего они сделаны?»

«Это разновидность пластмассы. Она хорошо сохраняется».

Она отвечает на самый простой вопрос. Кажется, пластмассы в эти времена уже существовали.

Японцы ждут.

«Я работала в Москве, – продолжает Майя, – в лаборатории, где разрабатывали это устройство. Я украла чертежи, чтобы продать их за рубежом и встать во главе подобного проекта, а не быть до конца дней простым лаборантом».

Очень похоже на правду, Майя, браво.

«А почему в Харбин?»

Вышел прокол. Сказала бы – в Иркутске, вопросов бы не возникало. А из Москвы удобнее бежать в Европу. Впрочем, последняя была охвачена войной.

«В Европе война, да и границу так просто не пройти. Сначала добралась до Иркутска, а затем перешла границу».

«Где?»

Ты ошибёшься сейчас, девочка. Ты скажешь – Забайкальск, он всегда был на границе, и он будет на границе ещё семьсот лет. Но в 1945 году такого города ещё попросту нет. Он носит название Отпор, и ты ошибёшься. Полный провал.

Майя помнит два названия – Забайкальск и Олочи. Пятьдесят на пятьдесят.

«Через Олочи», – говорит Майя.

Попала в цель, не иначе. Исии кладёт чертёж обратно на стол.

«Хорошо, Амайя-сан. Я предлагаю вам работу. Когда я увидел вас впервые, то подумал, что вы можете послужить японской науке в качестве прекрасного образца экспериментального материала. Но я передумал. Вы можете послужить науке в качестве учёного».

Умный, чёрт. Перебежчик ему нужен. Поверил ли Исии в то, что она бежала из СССР? Неизвестно. Но пока судьба ей улыбается, надо этим пользоваться.

Иосимура встаёт. В его глазах нет такого пафоса, такого восторга, какой сверкает в глазах Исии. Он смотрит холодно, толстые стёкла некрасиво уродуют его зрачки, искажают их.

«А скажите мне, госпожа Амайя, честно: что вы знаете о машине для искусственной комы? Вы можете её построить? Или вы сейчас просто пудрите нам мозги? Может, эти чертежи попали вам в руки случайно?»

Он нависает над ней, строгий и страшный.

Майя с трудом поднимается. Голова кружится, но она уже может сидеть вертикально.

«Это устройство называется анабиозис. Вряд ли вы сможете построить его без меня даже по готовым чертежам. Вам нужен переводчик, понимающий конструкцию машины. А потом вам придётся ещё подбирать правильный анксиолитик…»

Слова «анабиозис» и «анксиолитик» она произнесла по-русски, не найдя подходящего аналога.