Наполеон, или Миф о "спасителе" - Жан Тюлар

Французская общественность с энтузиазмом восприняла весть о победе под Аустерлицем, связывая с ней свои надежды на вожделенный мир. «Журналь де Пари» писала 4 декабря: «Вчера на рассвете три орудийных выстрела ознаменовали начало мирных переговоров в Париже. Неподдельное изъявление радости, которую эта весть вызвала у представителей всех слоев общества, убеждает: блеск наших побед наполнил восторгом все сердца потому, что эти победы наряду со славой победителя символизировали надежду на близкий мир, всегда остававшийся его главной и величественной целью». Неплохое резюме общественного мнения, подтверждаемое донесениями префектов.

Пресбургский мирный договор был воспринят как «прелюдия ко всеобщему миру», передача Ганновера Пруссии предвещала, казалось, рождение франко-прусского альянса — гаранта стабильности на континенте. Даже вечно колеблющийся царь вступил в переговоры. Английский премьер Питт, убитый, как тогда говорили, Аустерлицем, скончался, уступив место Фоксу, вигу, более либерально настроенному к Франции, но главное — убежденному в ничтожестве своих европейских союзников. В июне лорд Ярмут прибыл в Париж, где с мая уже находился представитель русского царя Убри. С англичанами переговоры застопорились на Сицилии, которую Наполеон вознамерился отобрать у Бурбонов. В России Чарторыжского, толкавшего Александра на восток, сменил франкофоб Будберг. Надежды на мир развеялись. Прекрасная возможность восстановления стабильности в Европе была упущена. Французское общество переживало глубокое разочарование. Ему сопутствовало смутное беспокойство, вызванное непостижимой политикой Наполеона. Что скрывалось за созданием новых королевств — за этой промонархической ориентацией французской дипломатии? Что выигрывала Великая Нация, на интересы которой ссылались в начале кампании, от брачных альянсов, от раздачи королевских корон?

Рассказывают, что Мюрат, один из наиболее обласканных фаворитов императора, обратился к шурину с такой критикой: «Когда Франция возвела вас на трон, она рассчитывала обрести в вашем лице народного вождя, украшенного титулом, который вознесет его над всеми монархами Европы. И вот теперь вы отдаете предпочтение символам власти, которые вам чужды, а нам враждебны, и даете понять Европе, как высоко вы цените то, чего всем нам недостает: знатности происхождения». «Милостивый государь, принц Мюрат, — будто бы ответил Наполеон, — я бесконечно доверяю вам как начальнику моей кавалерии. Однако в данном случае речь идет не о военной операции, а о политическом маневре, который мною всесторонне обдуман. Вам не по душе этот брак (Евгения с дочерью Максимилиана Иосифа Баварского). Меня же он вполне устраивает, и я отношусь к нему как к большому успеху, сравнимому разве что с победой под Аустерлицем». Похоже, Мюрат был самым здравомыслящим, после Люсьена, членом семьи Бонапартов. Он предостерегал предававшего Революцию Наполеона. Дошло ли это предостережение до сведения кого-либо из министров? После драматических событий при Маренго Мюрат был вовлечен в орбиту тайной политики Талейрана и Фуше. Его имя вновь зазвучит в кружках представителей революционно настроенных нотаблей в 1808 году, когда война в Испании примет нежелательное направление. В 1814 году Италия будет пытаться следовать заветам этого блестящего «кавалериста и короля», слишком поспешно нареченного некоторыми историками солдафоном. А что если это политическое здравомыслие — отличительная черта супруги Мюрата, Каролины Бонапарт?

Йена

Впрочем, в 1806 году ни у кого не было времени задаваться вопросом о намерениях Наполеона, о степени его приверженности идеалам Революции, о причинах превращения «Великой Нации» в «Великую Империю», а «конного Робеспьера» — в нового Карла Великого. Возобновляются военные действия. Вторично после 1792 года Франция и Пруссия переходят врукопашную.

Ответственность за эту новую войну, безусловно, лежит на Берлине. Этот конфликт явился несомненным продолжением революционных войн. Налицо «четвертая коалиция», вновь посягнувшая на идеи 1789 года. После минутной растерянности страна в очередной раз сплотилась вокруг «спасителя». Никогда еще опасность не была так велика: со времен Фридриха II Пруссия считалась могущественнейшей военной державой Европы.

Ее вмешательство в кампанию 1805 года могло бы изменить весь ход войны. Наполеон передал ей тогда Ганновер в вечное пользование — если она будет его союзницей, и во временное — при условии сохранения ею дружелюбного нейтралитета. В свою очередь, Россия и Австрия призывали Фридриха-Вильгельма III вступить в их коалицию. Советники прусского короля, Гогвиц, Гарденберг и герцог Брауншвейгский, рекомендовали демонстративно вооружаться, не ввязываясь при этом в военные конфликты. Их выжидательная позиция обусловливалась двумя обстоятельствами: итогом сражения при Аустерлице и передачей Ганновера Фридриху-Вильгельму. Вместе с тем создание Рейнского союза настораживало Берлин: а ну как столицей «объединенной Германии» станет Париж? С другой стороны, еще 22 июля 1806 года, когда всеобщий мир казался таким близким, Талейран приоткрыл перед прусскими министрами лучезарные горизонты: «Его прусское величество может на новой федеративной основе объединить государства, все еще принадлежащие Германской империи, и украсить имперской короной Бранденбургский дом». Но что дало бы это расчленение Германии на две конфедерации? Насколько искренен был Наполеон? Его предложение вернуть Ганновер Англии было расценено в Берлине как предательство и послужило причиной сближения Пруссии с Россией, скрепленного 12 июля. В конце концов Пруссия дала вовлечь себя в войну: 9 августа она провела мобилизацию, а 26-го — предъявила Франции ультиматум, в котором Наполеону предписывалось не позднее 8 октября отвести войска за Рейн. Ультиматум застал императора в Бамберге. В целях экономии он оставил Великую Армию в Германии, где она содержалась за счет местного населения. Воззвание 6 октября не оставило сомнений относительно истинных намерений Наполеона. Погасив недовольство солдат («был уже подписан приказ о вашем возвращении во Францию; там вас ждали триумфальные празднества, а в столице начались приготовления к встрече»), Наполеон возложил ответственность за очередной конфликт на Берлин, напомнив о полях Шампани, где в 1792 году пруссаки однажды уже нашли «поражение, смерть и позор». Этим он ненавязчиво давал понять, что и четырнадцать лет спустя продолжается все та же война. В первой сводке из Великой Армии он говорил о «безумии» королевы Луизы, самой яростной разжигательницы ненависти к Франции. «Безумие» было точно найденным словом: Пруссия ввязывалась в войну, не дождавшись подхода русских союзнических войск, с расстроенными финансами, с народом, который, за исключением верхушки общества, пребывал в полной апатии.

Прусский план состоял в том, чтобы оккупировать Баварию силами трех армий: шестидесятитысячной, прусско-саксонской, под предводительством принца Гогенлоэ, и тридцатитысячной, во главе с Рюхелем. Однако прежде чем они успели соединиться, Наполеон разделался с каждой из них в отдельности. 14 октября в Йене он неожиданно напал на Гогенлоэ. Численное превосходство французов превратило поражение прусской армии в полный разгром. Вот официальное описание сражения, представленное в пятой сводке: «Два часа туман обволакивал обе армии, но в конце концов рассеялся под лучами ясного осеннего солнца. Обе армии увидели друг друга на расстоянии пушечного выстрела. Левым флангом французской армии, закрепившимся в районе деревни и леса, командовал маршал Ожеро. Императорская гвардия отделяла его от центра, где находился корпус маршала Ланна. На правом фланге располагался корпус маршала Сульта. Вражеская армия была многочисленна и щеголяла прекрасной кавалерией: все маневры выполнялись ею быстро и точно. Император, с учетом занятой им во время утреннего наступления позиции, хотел было помедлить пару часов, дожидаясь подхода остальных сил, прежде всего своей кавалерии, однако французская пылкость овладела им. Когда несколько батальонов заняли деревню Голхштердт, он заметил в стане неприятеля движение, имевшее целью выбить из нее французов. Маршал Ланн получил приказ немедленно двигаться эшелонами на помощь этой деревне. Маршал Сульт атаковал лес на правом фланге. Неприятель попытался наступать своим правым флангом на наш левый, однако маршалу Ожеро было поручено отбросить его. Не прошло и часа, как в сражение были вовлечены все основные силы: от двухсот пятидесяти до трехсот тысяч человек при поддержке семисот или восьмисот орудий сеяли смерть, являя собою одно из нечастых в истории зрелищ. Обе стороны непрестанно маневрировали, как на параде. В наших войсках ни на мгновение не возникло сомнения в победе… Овладев наконец лесом, который он штурмовал на протяжении двух часов, маршал Сульт ринулся вперед. Тут Наполеону сообщили, что резервные дивизии французской кавалерии занимают исходные позиции, а две свежие дивизии из корпуса маршала Нея развертываются следом на поле сражения. Было решено ввести в бой все резервные части. Первый атакующий эшелон, почувствовав мощную поддержку, мгновенно опрокинул неприятеля, вынудив его к отступлению. В течение первого часа отступление велось организованно, но перешло в беспорядочное бегство, когда в деле смогли принять участие дивизии наших драгун и кирасиров, предводительствуемые эрцгерцогом Бергом». В трех лье севернее, близ Ауэрштедта, главные силы герцога Брауншвейгского столкнулись с авангардом наполеоновской армии под командованием Даву, в подчинении которого находились три талантливых полководца: Фриан, Гюден и Моран. Даву сдержал натиск и опрокинул герцога Брауншвейгского, павшего в этом сражении от смертельной раны. Разбегавшиеся остатки двух прусских армий слились в один поток, вызывавший при своем движении всеобщую панику. Если бы Даву дрогнул, исход сражения мог бы быть иным. Нетрудно заметить, что официальная версия битвы при Ауэрштедте по меньшей мере немногословна. Ни словом не упоминается в ней и о Бернадоте, который, оказавшись между двумя схватками, так и не принял участия в сражении. За несколько часов прусская армия потеряла двадцать семь тысяч убитыми и ранеными, двадцать тысяч пленными, всю артиллерию. Крепости сдавались без сопротивления, за исключением Кольберга, Данцига и Грауденца. 27 октября, когда Наполеон вступал в Берлин, Фридрих-Вильгельм уже искал защиты у русского царя.