Предательница. Как я посадила брата за решетку, чтобы спасти семью - Астрид Холледер

Это была прекрасная стратегия «активной защиты», и он воплощал ее безупречно и дисциплинированно. До, во время и после совершения преступления он не упускал из виду Департамент юстиции.

Важная роль в этом принадлежала сбору и корректировке информации как в криминальных кругах, так и в Департаменте юстиции. «Информацию можно и купить, и сфальсифицировать», говорил он о полицейских. Он использовал своих «крыс» и для одного, и для другого.

Вим мог получать постоянную информацию о том, чего следует опасаться, и заранее строить защитную стратегию путем вброса дезинформации, которая направляла Департамент юстиции по ложному следу. Одновременно та же дезинформация распространялась и в преступных кругах.

Так он убивал двух зайцев: отводил подозрения от себя и переключал внимание Департамента юстиции на своих противников в криминальной среде.

Он очень хорошо разбирался в методах следствия, используемых Департаментом юстиции, и поэтому упреждал их. Он делал так, чтобы ему нельзя было вменить каким-либо образом зафиксированные встречи, результаты слежки, визуальные контакты, разговоры или телефонные звонки. С другой стороны, он применял эти же методы, чтобы подкреплять свои версии событий. Он понимал, что находится под постоянным наблюдением, поэтому очень громко излагал то, что должно было пустить Департамент юстиции по ложному следу — «дурил прослушку», как он это называл. То, что не предназначалось для ушей Департамента юстиции, говорилось шепотом или языком жестов, чтобы жучки не смогли это записать.

Вим постоянно создавал себе алиби и делал все, чтобы его преступления не оставляли улик. Очевидно, это ему неплохо удавалось — до сих пор его не могли привлечь ни по одному эпизоду убийства. Обеспечивать его защиту помогали заранее вброшенные альтернативные версии событий.

В этом смысле мы были в очень невыгодном положении. Он всегда сможет использовать свой стандартный ход и заявить, что наши обвинения почерпнуты из СМИ. В то же время он постарается подорвать доверие к нам, обвиняя во всех смертных грехах и разоблачая нас как обманщиц, желающих избавиться от него ради собственной выгоды. Он пойдет на все, чтобы вызвать сомнения, поскольку знает, что судья должен счесть доказательства не только законными, но и убедительными.

В чем Виму не откажешь, так это в умении убеждать.

Через полчаса вы начнете симпатизировать ему. Через сорок пять минут он внушит вам свои теории заговоров. Через час вы усомнитесь в том, что только что услышали от меня. Через час с четвертью вы будете уверены, что этот милый и открытый джентльмен никак не мог совершать подобные вещи. Через полтора часа вы станете сострадать ему из-за подлости, которую совершили его сестры.

Просто поразительно, как ему всегда удается убедить окружающих в своей версии «правды».

Нет, нам не стоит рассчитывать, что Вим сдастся без боя. Так что надо придумать способ убедить общественность, что его «правдивость» — не более чем тщательно отделанный фасад, крепостной вал, выстроенный для сокрытия своих дел.

— Может быть, как только мы расскажем свою историю, появятся и другие свидетели, — предположила Соня.

Но я знала, что рассчитывать на это не приходится. Важная часть защиты Вима строилась на том, что он уже прижал всех, у кого хоть что-то на него имелось.

Его криминальные дружки были замараны сами и хранили молчание из страха, что он заговорит об их противоправных занятиях. Он будет предлагать взятки порядочным людям, чтобы иметь возможность шантажировать их. Со своим обаянием он может выходить на самых богатых, умных и влиятельных. Он использует умение общаться с людьми, чтобы заставить их забыть о его ужасных преступлениях, после чего сделает следующий шаг: обратит свой изъян, то есть криминальное прошлое, в достоинство. Несчастный человек, сколько ему причинили зла, с ним всю жизнь обходились несправедливо, несправедливо осуждали, а Департамент юстиции хочет погубить его. Он просто несчастный человек, а не злостный преступник.

Хотите верьте, хотите нет, но некоторые любили Вима, хотя и знали о его вымогательствах и возможной причастности к заказным убийствам. В своем ослеплении они попадали в его паутину и выручали его. Регистрировали его скутеры, автомобили или склады на свое имя, арендовали дома — делали все то, что он не мог себе позволить из-за Департамента юстиции, который «беспричинно» делал его жизнь невыносимой.

Дайте Виму палец, и он отхватит не только руку, а сожрет вас целиком. Если вам не понравилось — что же, это ваши проблемы, главное, что это устраивает его.

Он считает вполне естественным, что человек, который помог ему однажды, будет делать так всегда. Если же вы не соответствуете его ожиданиям, то произойдет следующее: он превратится в вашего врага так же молниеносно, как сделался вашим другом. Этап неземной любви закончится, и он перейдет к принуждению, угрожая вам и вашим близким. Обращаться в полицию бессмысленно, поскольку там он расскажет, каким образом оказанные вами услуги связаны с его противоправной деятельностью. А если вы не делали для него ничего, что можно было бы использовать против вас, он что-нибудь выдумает. Уже сам факт общения с ним превращает вас в подозреваемого, и он пригрозит добавить к этому откровенную ложь:

— Если ты обратишься в полицию, я потащу тебя за собой.

Это будет ваше слово против его слова.

— И кому они поверят, как ты думаешь? Да тому, кто дал признательные показания, конечно!

Никто не станет так рисковать, тем более люди из высших слоев общества. Вим понимает это — чем выше социальный статус человека, тем сильнее страх лишиться его. Разрушить репутацию легко.

Это идеальная активная защита.

Никто не захочет прийти к нам на помощь, когда мы окажемся на свидетельской скамье в суде. Раз на кону наши жизни, мы не можем полагаться на кого-то еще. Если уж делать это, то в полной уверенности, что все получится с первого раза, потому что второго — не будет. Признание недостаточности улик станет катастрофой: мы погибнем, а Вим посмеется над нами и избегнет кары за свои преступления.

Я с самого начала понимала, что Вим будет отрицать, что когда-либо говорил со мной о заказных убийствах. Делать это ему будет просто, поскольку в подавляющем большинстве случаев это были разговоры с глазу на глаз. Единственным человеком, который знал о них, является Соня. Он будет утверждать, что она со мной заодно и тоже оговаривает его.

Давать показания под присягой можно было только при условии нейтрализации его защитных мер. Мы могли действовать только тем же способом, к которому он сам прибегал с начала девяностых: записывая разговоры с ним.

— Нам не поверят, если не услышат, как он сам об этом говорит, — сказала я Соне.

Проблема была в том, что Вим приучил нас к способам общения, практически исключающим возможность что-то записать. Еще со времен похищения Хайнекена мы не доверяли никому, кроме членов семьи, и не разговаривали с незнакомыми людьми. Мы всегда, буквально всегда, помнили, что за нами может следить Департамент юстиции или информатор.