Скажи любви "нет" - Фабио Воло

Чем старше я становлюсь, тем сильнее ощущаю свое сходство с ним. Теперь я понимаю в нем то, чего не понимал раньше. Я все больше становлюсь похожим на человека, которого я когда-то упорно изживал из себя. Оказывается, что по-настоящему взглянуть на отца я смог только глазами зрелого мужчины. Сейчас, когда я помирился с ним, когда я нахожу в себе общие с ним черты, я уже не так напуган и встревожен. Наоборот, мне даже кажется, что я не столь одинок. С ним мне спокойно, и я стараюсь оставаться таким же и наедине с самим собой. Я оберегаю его в попытке уберечь себя, прощаю своего отца, пытаясь простить самого себя.

В своем отце я увидел одну важную черту, для меня, возможно, самую важную. Я годами ждал от него слов «я тебя люблю», но не догадывался, что он уже произнес их, когда приехал ко мне пересаживать цветы, когда предложил мне свой «фиат», когда, не говоря ни слова, мыл мою машину или спрашивал, не буду ли я против, если он приедет ко мне и повесит новую полку, он сказал их еще тогда, когда чинил мой велосипед.

В его языке нет слов, выражающих любовь и привязанность, потому что у него эти слова превращаются в поступки, обращаются в вещи, которые он переставляет, чистит, чинит, приводит в порядок, мастерит своими руками. Его любовь практична, она проявляется в действии. Вместо слов у него дело. Он никогда не сумеет сказать мне: «Я тебя люблю», но ему всегда будет нужно что-то сделать для меня, чтобы выразить это чувство.

И еще я понял, что если после всех этих лет он вдруг скажет, что любит меня или прижмет к своей груди, то я испытаю чувство неловкости… В любом случае мне будет не по себе. Я даже не могу себе представить, как он может произнести что-то в этом роде.

В тот день, когда отец приехал ко мне домой и пересадил мои цветы, закончилась самая длинная дорога в моей жизни. В тот день он выбрал меня.

Однажды вечером мы ехали в машине на ужин. Была весна. Мы остановились напротив банкомата, она вышла из машины и пошла к окошку. В тот вечер она надела красиво облегавшее фигуру синее платье с открытой спиной и туфли на высоком каблуке с красной подошвой. Я смотрел на нее из машины, потом не выдержал, вышел и подошел к ней.

Она почувствовала меня и обернулась:

– А ты зачем? Я сама сниму деньги.

Я заглянул ей в глаза и, ничего не говоря, поцеловал – сначала в губы, а затем в шею. Потом вернулся в машину и продолжал смотреть на нее через окно. Она два раза обернулась в мою сторону, пока я ждал, когда она закончит возиться с автоматом. Она улыбалась. Светилась счастьем. Она понимала, что нравится мне, что я без ума от нее.

Она молча села в машину, повернулась в мою сторону, чтобы положить сумку на заднее сиденье, и поцеловала меня.

Мои родители – «хорошие люди». Я знаю, что это довольно расплывчатое выражение, но ничего другого мне в голову не приходит. Если я скажу «простые люди», это будет намного хуже.

Отец с матерью долгие годы упорно трудились, постоянно во всем отказывая себе, и все же продали бар. Сам бар не был их собственностью, проще сказать, что они кое-что выручили от продажи лицензии. Этих денег и моей незначительной помощи им хватило, чтобы в конце концов избавиться от долгового бремени. Наконец-то они ушли на пенсию.

Многие клиенты бара жалели об этом. Неожиданно для себя мои родители услышали немало выражений признательности, которые их глубоко тронули. Прежде всего, мою маму. Восьмидесятилетний синьор, вечный завсегдатай бара, даже прислал письмо моим родителям. Мама дала мне его почитать.

Я испытываю сильнейшую потребность выразить вам мое сожаление, самую настоящую и глубочайшую боль, которая пронзает мое сердце при виде закрытых витрин и дверей бара, где на протяжении многих лет вы принимали меня, как члена вашей семьи. В последнее время мои ноги не позволяли мне часто, как я того хотел, посещать вас, но это не может заглушить самых теплых воспоминаний, которые я храню обо всех вас. Наш мир все сильнее захлестывает черствость, вот почему я дал волю своим чувствам. Спасибо вам за все, позвольте крепко, от всего сердца обнять вас.

Как раз в это время я взял кредит и купил дом, в котором сейчас живут мои родители. Отец вначале не соглашался на переезд. Чтобы уговорить его, я сказал, что покупка дома в Милане обернулась бы для меня неподъемными тратами, в то время как в их городе цены более приемлемые. Я ему объяснил, что для меня приобретение недвижимости станет выгодным вложением денег, а поскольку я не собираюсь возвращаться в наш город, то прошу их пожить в новом доме. Это лучше, чем оставлять его пустым. Тогда он сдался.

Таким образом, сейчас они живут тихой провинциальной жизнью. Они оба получают пенсию. Минимальную. Я им немного помогаю, но они, как всегда, стараются тратить как можно меньше. Так уж они устроены. Даже сегодня, когда у них не осталось больше долгов, они не меняют своих привычек. Они не хотят другой жизни. Покупки они делают в дисконт-центре, где все очень недорого, и часто сыр у них, кажется, сделан из пластика, шарики моцареллы похожи на резиновые, а плитки шоколада покрыты каким-то беловатым налетом. Я много раз пытался убедить их покупать более качественные продукты, но ничего не смог с ними поделать. «Ты знаешь, нас эта еда вполне устраивает, а потом, это очень вкусное печенье…» Как-то раз, чтобы отбросить предубеждение, я решился его попробовать: оно тут же, как опилки, раскрошилось во рту. Но на всех упаковках указаны известные бренды. Когда у нас был бар, мы для себя покупали самую низкосортную еду, но называлась она так же, как и высококачественная. В упаковке, называвшейся вареный окорок, на самом деле лежала лопатка; написано было ростбиф, а в пакете находился кострец; любой шоколадный крем назывался Nutella, хотя по вкусу даже отдаленно ее не напоминал.

Иногда я приношу им что-нибудь из хороших продуктов, но после того, как я объяснил им, что на самом деле представляют собой их сыр, мед и вино, они сказали:

– Ты это для нас не открывай, отвези лучше домой, сам съешь. Ты же знаешь, мы в этих вещах не разбираемся.

Это правда, разницы в продуктах они не видят. Или, пожалуй, видят, но предпочитают брать то, что едят обычно. Не потому, что это вкуснее, а потому, что привычнее, даже по вкусу. Новый вкус выбивает их из колеи, они даже не могут понять, нравится он им или нет. Они часто говорят: «Да, это вкусно, но не понимаю, что такого особенного находят в этом люди, послушать их, так это невесть что…» Возможно, с годами их вкусовые рецепторы настроились на четыре элементарных вкуса. Однако они разбираются во вкусной еде, потому что, когда я обедаю у них, для меня они готовят совсем из других продуктов. Моя мама в магазине складывает продукты в две корзины: хорошие она берет только для меня. Например, пармскую ветчину. Когда мама открывает для меня упаковку с сыровяленой ветчиной, глаза у нее сияют, как у ангела Благовещенья. Страшно довольная, она говорит мне: «Эта ветчина на самом деле вкусная, я ее специально для тебя купила».