Легенда о Коловрате - Вадим Саралидзе

Войско Чингисхана – деда Батыя – славилось железной дисциплиной, стойкостью и налаженным внутренним распорядком. Каждый знал свое место, что ему делать и чьи приказы выполнять. Помощь и взаимовыручка были основой воинства. Если на марше передний нукер что-то роняет, задний обязан подобрать и вернуть хозяину. А чтобы помогать собратьям, им нужно доверять… Однако нынче именно этого – доверия – в мунгалском стане и не ощущалось. Люди косились друг на друга, будто опасались увидеть вместо знакомых кого-то неведомого.

Стараясь оставаться незаметным, человек подходил к компаниям переговаривающихся воинов, ненадолго останавливался, прислушивался.

– Они пьют кровь и выедают печень. От этого их все больше, – говорил коренастый хорчи-кешиктен, затачивая наконечники стрел, и сидящие рядом с ним воины недоверчиво переглядывались.

– В Дэлгэра из третьей сотни лесной дух плюнул снегом. И у него лопнули глаза. Все видели, – рассказывал другой мунгал, непрерывно жестикулируя.

– Я так – раз, повернулся, – полушепотом бубнил третий, – а Цэрэн и Очир пропали. Метель их – жмяк – и в клочья.

Капюшон качнулся из стороны в сторону, и если бы кто-то наблюдал со стороны, то заметил бы, как напряглись плечи человека в кожаном плаще. Но обратить на него внимание было некому, и скрывающий лицо незнакомец двинулся дальше.

Неподалеку от ханского шатра он снова остановился, затаившись в тени небольшой юрты, в которой размещался пост кебтеулов – ночных стражей правителя. Перед входом стояли двое немолодых мунгалов и тихо беседовали. Один был в легком доспехе, а другой – в одеянии шамана Тенгри.

– Вот желчь кулана с голубой глиной, – шаман снял с шеи небольшой кожаный мешочек, туго затянутый тесьмой из конского волоса, передал кебтеулу и провел большим пальцем поперек его лба. – Встретишь духа – мажь здесь. И не смотри на него.

Ханский охранник кивнул, надевая мешочек и пряча его под доспех.

– Да, Тэмучина духи боялись, – вздохнул он с сожалением и высыпал в ладонь шаману монеты. – Великий был хан.

– Без сильного хана сожрут нас духи. Помяни мое слово.

Человек в капюшоне не стал слушать дальше и широким шагом направился прямиком к шатру Бату-хана. Он шел, сильно впечатывая подошвы сапог в землю, сжимая и разжимая кулаки. По всему было понятно, что таинственный наблюдатель злится. Когда он подошел ко входу в шатер, охранники собрались преградить ему дорогу. Капюшон резко слетел на плечи, и стражи увидели искаженное гневом лицо своего правителя. Батый был бледен, а его ноздри раздувались, будто кузнечные меха.

Зайдя под сень своего временного жилища, мунгалский правитель не глядя сбросил плащ, который услужливо подхватили слуги. Он прошелся по мягкому, украшенному орнаментами ковру и сделал резкий жест, отсылая всех вон. Шатер моментально опустел. Батый улегся на пол, закинул руки за голову и уставился на шанырак, венчающий крышу юрты.

Этот шанырак перешел к нему, как к старшему сыну, от отца – Джучи, а к тому – от его отца – Тэмуджина. И каждый раз, глядя на эту реликвию, Бату ощущал груз ответственности, которая легла на его плечи вместе с памятью о великом предке. Сколько Бату себя помнил, деда никто не звал его собственным именем – Тэмуджин. Даже в кругу семьи. Дети, жены, анды-побратимы, великие нойоны, целые улусы, входящие в империю мунгалов, именовали своего легендарного правителя не иначе, как Чингисхан – владыка, повелитель Вселенной. Страна Вечного Неба до сих пор жила по его закону, а о подвигах Тэмуджина слагали легенды не только на степных просторах, но и далеко за их пределами.

Сейчас, когда курултай поручил именно ему – хану Бату – возглавить Западный поход, многие ждали от внука таких же невероятных свершений, какими прославился его дед. Да и он сам от себя этого ждал. Более того, он был уверен, что способен превзойти великого предка. Однако тень Чингисхана постоянно сопровождала Бату, какое бы решение он ни принял, куда бы ни направил свой взор. Каждый в его войске смотрел на молодого правителя и думал: а сделал бы то же самое его дед? И если что-то выходило не так, тут же появлялись шепотки, что светлый Чингисхан-де принял бы лучшее решение, победил бы в битве, рассудил бы справедливее.

И теперь, когда воинский дух постоянно падает из-за этих набегов проклятых урусских собак (а Батый не сомневался, что «лесные духи» – это именно они, а не бесплотные демоны, повелевающие метелью и уносящие воинов в ледяной ад), имя прославленного деда звучит в мунгалском стане все чаще. И если с живым соперником можно поспорить, можно вызвать его на бой и победить, то как побеждать мертвеца? Чингисхан всегда будет умнее, дальновиднее, лучше. Это несправедливо, но не только это печалило и злило Бату-хана.

В сердцах воинов растет страх, а шаманы только подогревают его, поддерживая эти нелепые байки про лесных духов. Даже те, кто поклоняется Аллаху, Будде и Христу, ходят к ним за волшебными мазями, защищающими от нечисти. И с каждым днем их все больше. Ужас перед неведомым врагом так усилился, что уже и воины его собственного кэшиктэна – личной гвардии – покупают мешочки с чудодейственной «желчью кулана». А ведь это самые опытные и стойкие бойцы, лучшая часть армии. Так что бы сделал ты, великий хан, завоевавший половину мира?

Ответ был очевиден.

Войско непобедимых мунгалов нужно спасать. Это звучит смешно, даже унизительно, но в свое время Чингисхан учил внука думать, руководствуясь не эмоциями, сплетнями и верованиями, а холодным расчетом. И теперь, пребывая в великом раздражении и бурля от гнева, наследник легендарного правителя не позволял гордыне затмить правду. Пусть и горькую, как стебли полыни.

Батый смотрел на шанырак, думал и постепенно успокаивался. Злость уходила, уступая место трезвым, взвешенным планам. Молодой правитель погрузился в размышления так глубоко, что не сразу заметил, что в шатре появился кто-то еще. Только когда несколько капель холодной воды упали ему на лицо, он вздрогнул и скосил глаза на тучную фигуру, застывшую у входа с пустым кувшином в руках.

Субудай тяжело дышал и отдувался, вытирая толстой ладонью воду с лица. Его круглая голова была красной, а веко над потерянным в давней битве глазом мелко подрагивало, что выдавало сильное возбуждение. Припадая на искалеченную ногу, пожилой багатур подошел к своему повелителю и опустился на колени.

– Бату-хан, я служил твоему деду и твоему отцу, – заговорил он напряженным голосом. – И всю жизнь я воевал. Воевал и побеждал.

Это была чистая правда. Такого полководца, как Субудай, нужно было еще поискать. Он был низкого происхождения, родился в семье урянхайского кузнеца, но его блестящий ум, отвага и дальновидность позволили ему занять ближайшее место к Чингисхану. Дед ценил своего «маадыра» (героя) так высоко, как никого другого. Собственные сыновья и внуки не удостаивались такого уважения, как Субудай. И здесь не пристало завидовать или возмущаться, ибо этот тучный, несущий на себе знаки множества ранений, полководец был поистине велик.

Бату радовался, когда Субудай-багатур согласился ему служить. И никогда об этом не пожалел. Сподвижник деда и в пожилом возрасте не растерял качеств, которые позволили ему вознестись так высоко. Он давал мудрые советы, вел в бой войска, поддерживал и учил своего молодого хана.