Прости. Забудь. Прощай - Алексей Коротяев

class="p1">Вадима Ивановича.

Лысый усмехнулся:

— Защитник твой далеко. Купла не просто так в депутаты пробился –

башковитый. Отослал его подальше, чтобы не путался под ногами. А ты думала, он тебя в живых оставит после того, что ты видела? Дура!

— Много болтаешь, Хаким, — остановил его сидевший до этого молча на

пассажирском сидении пожилой мужчина в черной куртке.

— Откуда код узнала, если никогда здесь не была? — быстро спросил

он. — Ну? — Там, если присмотреться, одни цифры на наборе стерты больше, чем

другие, да и на стене в двух местах нацарапаны. Наверно, мальчишки. Я же не

такая тупая, как вы.

Юля старалась изо всех сил разозлить этих людей, чтобы поскорее

увести их от дома, где живет Алеша. Любой ценой!

— Болтливая овца! — выдавил лысый.

— Тебе виднее. Ты провел в их обществе больше времени, чем я.

Хаким наотмашь ударил девушку по лицу. Еще и еще…

— Хватит, — остановил его пожилой. — Где пряталась?

— На последнем этаже, за мусоропроводом.

— Врешь!

135

— Да нет! Верно. Там я ее и нашел. Дрыхла, как бомж, и про код на стене

тоже правда, — вмешался Ломоть.

— Мы ее на «поле чудес» доставляем? — спросил лысый. — Хорошо бы!

Тогда еще успеем позабавиться. Ей ведь все равно теперь. Уж больно хороша.

— Нет! Ее Ломоть с Сеней повезут. Ошибку исправлять. Уроды, — про-цедил сквозь зубы главный.

— Жаль! Спелая девка!

Хаким расстегнул пуговицу на джинсах у девушки и запустил в них руку.

— О! Трусики-то с кружавчиками!

— Как у твоего папочки…

От удара кулаком в висок Юля потеряла сознание.

— Чего, озабоченный? — повысил голос пожилой. — Ладно, Ломоть, за-бирай ее. В этот раз не упусти. Вытряхивайся, Хаким. Поедешь на моей. Не

таскать же сейчас бабу из машины в машину. И позвоните, как закончите.

— Миша! Здравствуй!

— Вадим Иванович! Откуда вы звоните? Телефон не ваш.

— В Москве я, Миша. Только приземлился.

— Нам сказали, что не раньше, чем через неделю будете.

— Есть более неотложные дела. Хорошо без начальства? Не рад?

— Да наоборот! За вас сейчас Колесников со своими отморозками за-правляет. Устали мы.

— Слушай. О том, что я здесь — никому. Мне потребуется помощь.

— Что нужно сделать, Вадим Иванович?

Леша подбежал к двери.

— Сесяс ты за все зафлатишь, — говорил он с букетом, зажатым в зубах, нетерпеливо шаря одной рукой в кармане в поисках ключа, а другой удерживая

сумку, полную продуктов.

— Юлька! Я подстригся! Комплименты принимаются только в голом

виде, — крикнул он, врываясь в дверь.

— Ты где? У меня в два раза больше опыта находить, чем у тебя прятаться. Не забывай, что я без пятидесяти лет как дед! Ну, без сорока! За сдачу

без сопротивления гарантирую…

В гостиной Юли не оказалось. В спальне тоже. Алексей заглянул на

кухню. Там на столе лежала книга с выглядывающим из нее карандашом.

«Жизнь взаймы» — прочитал Алексей на потертой обложке и перевернул ее. На белой поверхности крупными буквами было написано: «Прости. Забудь. Прощай!»

Леша положил книгу и растерянно прошел в ванную. Юлькиной кос-метики и мелочей, расставленных по зеркальной полочке, не было. Спортив-136

ной сумки, которая лежала все время за креслом в спальне, он тоже не нашел.

Только сильно пахло духами.

Юля открыла глаза. Крепко Ломоть ее ударил, гад. А может, наоборот, помочь хотел, чтобы не мучалась, когда засыпать начнут. Кто знает? Даже в

такой момент в силу привычки ей трудно было думать о людях плохо. Она не

хотела умирать, но знала, что в этот раз ей от бандитов не уйти.

«Сама говорила: любовь жертвенна, — подумала Юля. — Значит, и

правда люблю. А с этим и умирать легче».

Выдавив широким веером воду из глинистой колеи, джип остановился.

Фары другой машины, стоящей у самого края поляны, мигнули два раза.

— Могилко-копатели уже здесь! Плохая примета — возвращаться, слышь, деваха? — сказал, смеясь, Ломоть. — А говорят: суеверия! Вот и не верь после

этого! Что-то братки не торопятся. Нам самим, что ли, ее тащить через такую

грязь? Слышь, Сеня! Купла сказал: свинца ей добавить, с гарантией, чтобы не

вылезла в этот раз. Живучая! Все бабы живучие.

Он, матерясь на чем свет стоит, вылез, щурясь под дождем, и, уже не

избегая луж, а ступая куда придется, обошел машину. Открыл багажник и позвал напарника:

— Давай, Сеня! Взяли!

Пройдя несколько десятков шагов в свете фар, они сбросили свою

ношу у свеженасыпанного холма. Прикрывая глаза от слепящих лучей, Ломоть

сказал: — Принимайте клиента. Теперь ваша очередь.

Две вспышки. Два выстрела. Два эха взлетели вверх и, разбежавшись

друг от друга в разные стороны, потерялись навсегда в густой листве.

За окном природа играла свою любимую мелодию летнего дождя. За-езженная миллионами лет пластинка шипела падающими на землю струями.

Очищающая грусть наполняет человека в такие минуты. Щедрый дар

небес. В воде и водке на какое-то время охотно растворяются и горе, и радость, эти человеческие эмоции, неразделимые с жизнью, а вернее сказать, ей экви-валентные. Все течет, все изменяется. Только любовь остается…

Алексей стоял у окна. Тяжелые капли уныло скользили по стеклу вниз, и казалось, что природа тоже плачет.

137

сверчок

Дедушке Петру Андреевичу

Про любого встретившегося или уже знакомого ему человека дедушка

всегда говорил:

— Какой хороший человек!

У него все были хорошие.

Жили мы в старом бараке, который почему-то официально назывался

финским домом.

Удобства во дворе. Побеленная белилами с синькой печка. Скрипучие

деревянные полы.

К зиме нужно было заготавливать дрова, а летом бесконечно наполнять водой

бочки для поливки огорода, таская от колонки на окраине городка тяжелые ведра…

Почему-то сейчас, когда имею «больше, чем заслуживаю» и ничего не

надо делать, если сам не захочу, так тянет в прошлое…

У нас в доме, где-то за печкой, жил сверчок.

Делал он это с большим удовольствием. Всех, кроме дедушки, его

громкое присутствие раздражало. Брат и я не раз безуспешно пытались найти

непрошенного жильца, но тот умело избегал встречи с такими «поклонниками»

его таланта, как мы. Однажды я наконец увидел сверчка на стене, застывшего в

пятне света, как артист на сцене. Он играл, дед, сидя неподалеку на скамеечке, читал газету. Заметив меня, вооруженного свернутым в трубочку журналом, он

привстал, сделал движение рукой, и сверчок медленно, как бы неохотно, сбежал вниз и исчез в щели пола.

— Зачем, дедуля? Я бы его сейчас…

— Пусть живет, — ответил дедушка. — Его век и без того короткий.

Так он относился ко всему живому, считая, что любая Божья тварь за-служивает к себе справедливого отношения. Потому что она пришла в этот мир

так