Питер да Москва - кровная вражда - Евгений Сухов

Филат молчал, крепко задумавшись. Итак, невидимый противник пользуется покровительством высших городских властей. Выходит, борьба ожидается более крутой, чем предполагалось вначале.

– Пока не знаю, – честно признался Филат, – надо все тщательно продумать. Когда назначен тендер?

– Вроде как осталось дней десять, а то и неделя.

Красный состроил кислую гримасу: мол, шансов на копейку.

– Маловато, – помотал головой Филат. – Боюсь, можем не успеть. Мне надо посоветоваться… В Москву придется вернуться. Это займет два дня, не больше. Красный, ты можешь пока приставить топтунов к этим людям?

– Нет проблем.

– Пускай твои пацаны снимают все их контакты на видеокамеру. Потом просмотрим пленки, выявим того, кто нам нужен.

Красный кивнул:

– Сделаю. Тем более что зампрокурора живет в одном доме с председателем Горкомимущества. В разных подъездах. Есть такой нехилый домишко на набережной Мойки, отреставрированный старый особняк.

– Я тебе оставлю Данилу – лишним он не будет… – Филат посмотрел на Красного, который допивал последнюю бутылку «Хайнекена». – Не возражаешь?

Отставив бутылку в сторонку, Красный невесело улыбнулся:

– Эта просьба мне напоминает одну байку про палача. Прежде чем опустить топор на шею преступника, он интересуется у бедняги: «Не возражаешь ли, любезнейший, если я отрублю тебе голову?» Что я могу тебе ответить, Рома? Оставляй! Ты ведь свой верный глаз здесь хочешь иметь, чтобы за нашими делишками присматривать. Ладно, не хмурься, делай что хочешь, – примирительно улыбнулся Красный.

– Ты, Леша, конечно, пахан проницательный, как Феликс Дзержинский, но только на сей раз тебя интуиция подвела. Даниле я дам задание, которое к тебе никакого отношения не имеет, – усмехнулся Филат.

Питерский смотрящий, злобно сощурившись, сверкнул глазами на Филата и выдавил натянутую улыбку. Ему очень не понравился намек на Феликса. Красный, при всей своей широте душевной, очень ревниво относился к тому, что о нем люди говорят за спиной. И свое прозвище «Железный Феликс» недолюбливал, полагая, что наградили им его в насмешку.

Кроме Варяга, Михалыча и Барона, в комнате присутствовали еще четверо. Самый старший из них был семидесятилетний грузин, которого все называли просто Шота. Законным вором Шота стал в те самые достопамятные времена, когда не существовало деления на грузинских и славянских воров и все были объединены одной идеей – нестяжательства. В те годы его не без иронии называли «фартовый парень» – скорее всего, по той причине, что большую часть жизни он провел на нарах. Трудно было отыскать в России хотя бы одну чалку, куда он не наведался хотя бы на полгодика. В этом плане Шота был ходячей энциклопедией: знал, где искони сидят сговорчивые кумовья, а где барин зловреднее таежного гнуса и где самые горячие вольнонаемные бабы.

Глядя на импозантного старика с густой седой шевелюрой, трудно было поверить, что еще каких-то пятнадцать лет назад он был настоящим бродягой и из наличного капитала имел только пару золотых коронок во рту. Сейчас же Шота был хозяином чуть ли не всего Черноморского побережья Кавказа, которое со всеми санаториями и пансионатами потянуло бы на сотни миллионов долларов. Его богатству позавидовал бы любой из грузинских князей. Ни Москва, ни Тбилиси не имели власти в его владениях. В своей вотчине он оставался полноправным господином, и в его замок в Минводах народ шел за правдой, как некогда крестьяне в поместье барина.

Коронованные воры в Грузии и в прежние времена исполняли роль третейских судей, и к их властному слову прислушивались не только главари перессорившихся банд, но и обыкновенные мужики, обремененные домочадцами и небольшим хозяйством. Бывало и так, что вору в зоне приходилось мирить между собой соседей, поцапавшихся во время совместной пьянки. В отличие от многих воров, Шота редко брал деньги за свое участие в качестве судьи, а если все-таки такое случалось, то держать их у себя он не любил и отправлял с гревом по зонам, тем самым давая понять, что подельников своих не позабыл и что имеются на свете вещи куда более значительные, чем накопленное богатство.

А потом произошло деление на «пиковых» и «славян», когда у каждого выявилась своя правда. Приверженец старых устоев законных воров, Шота жениться не посмел, хотя не единожды сходился на «малинах» с женщинами и даже сумел прижить четверых сыновей от трех марух, отчего его авторитет только вырос.

Когда же «Союз нерушимый» затрещал по швам, как ветхая одежонка на теле нищего, был раздроблен единый воровской общак, и большая часть здравниц Черноморского побережья перешла под покровительство грузинских воров. Держателем черноморской общаковской кассы был избран Шота. «Пиковые» законные посоветовали старейшему вору как можно быстрее избавиться от аскетических привычек и построить у моря дом, в котором не стыдно было бы принять даже самых именитых гостей.

– У нас свои традиции, дорогой Шота, – втолковывали старику «пиковые» законные. – Это русские могут неделю ходить в одних штанах, а нам так не положено. Нас должны уважать простые люди, и как же они к нам будут относиться, если нам нечего будет показать им? Они скажут, что мы не умеем жить. Ты же знаешь, дорогой Шота, что почти в каждом грузине есть капля княжеской крови, а разве князьям полагается прозябать в лачуге? То-то и оно!

Поразмыслив, старик решил поступиться некоторыми принципами и скоро воздвигнул в горах неподалеку от Минеральных Вод такой дом-замок, что ему позавидовали бы московские бароны Рублевского шоссе. Достаточно было только разок взглянуть на этот шедевр зодчества, чтобы понять: Шота окончательно отошел от старой веры.

Шота принял новые правила игры. Правда, чего он никак не мог понять, так это того, как же можно передавать воровскую корону по наследству. Именно таким образом поступало большинство его приятелей – «пиковые» законные жаловали сыновьям воровскую корону, как фамильный титул, как сундук с сокровищами. И их отпрыски, не успев проявить себя ни в чем, получали почет и уважение, которое зарабатывается только благими делами.

В отличие от многих воров, Шота всегда держал связь со своими детьми, помогая им по мере надобности, но когда старший (вылитый Шота в молодости – даже характером вышел такой же: дерзкий и непреклонный) попросил отца похлопотать перед другими ворами о законном титуле для него, Шота сгоряча чуть не выставил его за порог. Потому что, несмотря на золотые цепи и кресты, которыми Шота обвесил себя, несмотря на роскошный дворец в горах, которому подивился бы даже удельный князь, в душе старый грузин был все тот же праведник и бессребреник, каким он слыл в далекой молодости. Насупился старый вор, но расшатанные нервы сумел намотать на кулак крепко. О поступке Шоты скоро прослышали все. Многие не верили, что он отказал сыну, принимая эту историю за красивый вымысел, но те немногие, кто давно и хорошо знал старого вора, понимали, что иначе поступить он не мог.

Держателем общака старого Шоту сделали не случайно. Всему воровскому обществу он был известен своей честностью и неподкупностью. Все вспоминали, как Шота долго не соглашался с решением сходняка выдать ему деньги на постройку дома. Возможно, его так и не удалось бы убедить, если бы на сходняке не оказался тот, из чьих рук он когда-то принял воровскую корону, – патриарх грузинских воров Вано Тбилисский.