Крестовый отец - Александр Логачев

Сергей взял со стола кругляш сервелата, отправил в рот. Пережевывая махнул рукой Колобку.

— Колобок, погляди! Прости, братва, но таковы условия. А уговоренное, не мне вам бубнить, я выполняю. Сегодня я отвечаю перед людьми, чтоб ни у кого ничего за пазухой не завалялось. Короче, без обид.

Вряд ли обойдется без обид, да и плевать. Сергей знал, что через некоторое время четверо въедут, что предосторожность не была излишней.

Колобок, морщась от возложенной на него заподляной обязанности, охлопал каждого из пятерых. Ничего.

— Давайте за стол, хлопцы. — Сергей взял для себя от стены стул и приставил к торцу стола.

Братан и Альбинос, груженые арсеналом, вышли из комнаты. А пятеро расселись по лавкам, трое с одной стороны, двое с другой:

— Не выдержали, без нас откупорили фуфырь.

— Запасы-то, надеюсь, сделаны. А то за добавкой бегать отсюда далеко.

— А у тебя, скажешь, в тачке не заныкано ничего, да?

— Жрачки мало.

— А тебе ее всегда мало.

Колобок сел на стуле возле печки, открыл топку, пошевелил угли кочергой, забросил еще полено. После чего там, у печки, и остался. Так и должно было быть. Интересный экземпляр слепила природа — шустрый шар на коротких ногах. Этот шар придумщица-природа щедро наградила тройной порцией силы. Кто-то тренируется, а все без толку, Колобок же, ничем никогда не занимавшийся и вообще ленивый на телодвижения, легко засаживал шалбанами гвозди в пеньки, приподнимал автомобили. И душил козлов двумя пальцами, что сегодня могло особенно пригодиться.

— Приступим, — Сергей притянул к себе бутылку «Пятизвездочной».

А завтра мне зачтется мой последний приговор

И снова, детка, встретимся с тобою.

А утром поведут меня на наш тюремный двор,

И там глаза навеки я закрою.

— Терпи! Терпи. Держись. «Вертушка» летит. Скоро уже.

Старший сержант Конов по-детски всхлипывал, охал, на каждом ударе сердца вздрагивал всем телом, глаза бессмысленно смотрели в небо. Конов держал руку на распоротом минным осколком животе, на красно-розовом клубке кишок.

Забрав у Конова из подсумка рожки, он пополз по искромсанной минами и гранатами лысине холма к краю. Он лег рядом с ефрейтором Хатько, уткнувшимся лицом в землю. Спина Хатько была забросана комьями земли.

Хоть и неглубоко, но Хатько успел вкопаться до атаки. На сооруженный ефрейтором бруствер он положил ствол «калаша», выглянул, проскочил глазами по сектору. И дал очередь на блеснувший внизу металл.

Теперь ползком к другому краю. Очередь оттуда. Вынудить их снова начать минный обстрел. Оттянуть новую атаку. Пока на нее не решаются, потому как думают, что нас несколько. Когда поймут, что я один…

РГДэшек две. Делить будем честно: одну им под ноги, другую себе на грудь.

Утюжа животом короткую травку высотки, оглянулся на сержанта. Конов перестал всхлипывать и вздрагивать…

Ночь билась в висках. Огни дома напротив издевались над ним своим мещанским равнодушием к тому, что происходило и происходит за тысячу километров от них. Олег затушил сигарету. Отнес пепельницу к столу, поставил ее на тетрадный лист, на фиолетовые строчки записки: «Я больше не могу. Ухожу. Извини. Кира».

Детей у них с женой не было.

Олег наклонил над большой белой пиалой заварной чайник. Из носика выкатились две капли. Он зажег плиту, поставил на огонь новый чайник с водой. Отвел створку настенного кухонного шкафчика. Снял с полки металлическую коробку, сковырнул крышку с наклеенной поверх белых на красном фоне горошин бумажкой, на которой было выведено рукой жены «для чая». Крупные черные листы едва закрывали дно. На один раз. Если бы знать, купил бы по дороге. Он же не знал, что у них заканчивается заварка, он был далеко, был в Москве. Придется сходить в ларек. Одеться и сходить.

Водку нельзя. Доктора сказали — вернутся ТЕ БОЛИ. Когда одно, одно, одно желание еще живет посреди лопающегося кошмара — броситься под поезд, чтобы отсечь этот ад.

Что у него осталось?

Сигареты, чай, работа… Работа… Думать о работе. Работа. Например, ладно, голубятню на территории части размещать нельзя. Хотя причина ерундовая, дескать, зеки быстро освоят голубиную почту.

Вспомнилось, сколько безвинных божьих тварей гибло в боях. Перед глазами встали исклеванные вороньем туши коров. А вам приходилось добивать выстрелом в ухо раненную лошадь, чтоб не мучилась? А собаки? Идущие впереди солдат по минным полям и подрывающиеся на пехотных минах добродушные псы… Забыл поставить вопрос о собачьем питомнике. Постаревших овчарок усыпляют, а разве они виноваты? Ведь верой и правдой лямку тянули.

Я начну перемены. Хватит с ними деликатничать. Брать за горло, только так. Как с жирными тыловыми прапорами, с ними можно разговаривать только кулаками в челюсть.

Они не принимают меня всерьез. За гастролера держат. Думают, я к ним заехал на час, попрыгаю, покривляюсь и покачу дальше. Главное, переждать, задурить мне голову, обделывая за спиной свои делишки. Ведь какие-то делишки они обделывают, это как пить дать!

А ворье, то вообще считает себя неуязвимым. Какой-нибудь Шрамов сейчас болтает всем, что Родионов — комедиант и пустозвон.

Сидит на нарах, жрет колбасу под водку, подсмеивается и болтает. Ну, дескать, грозился полковник, стращал, а я, — гляди, зеки! — я сижу королем, свесив ноги с нар, и где ваш полковник? Ничего он со мной не поделает.

Зазвенели ложки в стаканах, солонка выскочила из кольца на боку забавного алюминиевого ишачка, покатилась по клеенке, пока не докатилась до стены. Олег потер ушибленный об столешницу кулак. Глаз попал на записку. Олег выдернул ее из-под пепельницы, скомкал, встал, бросил бумажный ком в помойное ведро, накрыл ведро крышкой, задвинул дверцу тумбочки, в которой держали ведро.

Я вам устрою тюремную сказку! Ты, Шрамов, говорил, что никто ничего не мог поделать с уголовными порядками. Врешь.

Олег смахнул со стола ладонью в ладонь просыпавшуюся соль. Вытряс в раковину, отряхнул ладони, включил воду.

Порядок в части зависит от командиров. Даже сегодня среди армейской нищеты и развала есть части, в которых солдат накормлен, боевая подготовка на высоте, офицеры с семьями устроены. Если командир не дает подчиненным воровать, отлынивать, запускать себя и распускать сопли, а командованию, что поставлено над ним самим, не дает покоя законными требованиями, то часть не разъест ржа. Скулить только не надо и опускать руки.

Ты увидишь, Шрамов, чей порядок одолеет. И ты поймешь, где твое законное место.

Олег вытер руки полотенцем с вышивкой по краям. Кира вышивала…