Впервые в Библии - Меир Шалев

Не исключено также, что дочь Саула особенно коробило, когда люди обнажались в моменты религиозного экстаза — ведь именно в такие минуты зачастую «раскрывался» сам Саул. Так случилось, кстати, и в тот день, когда она спасла от него Давида. Саул встретил тогда группу пророков во главе с Самуилом. «И на него сошел Дух Божий […] и снял и он одежды свои, и пророчествовал пред Самуилом, и весь тот день и всю ночь лежал не одетый» (1 Цар. 19, 23–24). В отношении ее отца о постыдном обнажении тела сказано прямым текстом, и возможно, что Михаль с ужасом увидела своего мужа в точно таком же состоянии.

Так или иначе, но Давид тоже не был простым рыночным скоморохом, и он ответил Михаль с тем же насмешливым остроумием, с которым она обратилась к нему. «Пред Господом, — сказал он, — Который предпочел меня отцу твоему и всему дому его, утвердив меня вождем народа Господня, Израиля, — пред Господом играть и плясать буду» (2 Цар. 6, 21).

Давид, как известно, был наделен музыкальным талантом, и я не сомневаюсь, что он сумел найти подходящую мелодию и произнести эту фразу так, что не только ее слова, но и интонация обжигали ненавистью и желанием причинить боль. Он, наверно, еще и подчеркнул слова «меня» и «отцу твоему», чтобы задеть побольнее.

Хотя Михаль тоже способна была выбрать обидные слова и попасть ими в цель, но Давид был куда грубее и безжалостнее. Он не преминул помянуть родителей своей жены и всю ее семью («отцу твоему и всему дому его»), как поступают и сегодня супруги во время яростной ссоры. А затем продемонстрировал не меньшую, чем у нее, способность приправить слова ядом и подать его в точной дозировке. «И я еще больше уничижусь, — продолжил он, — и сделаюсь еще ничтожнее в глазах моих, и пред служанками, о которых ты говоришь, я буду славен» (2 Цар. 6, 22). Иными словами — я готов и еще больше унизиться и умалиться, ибо общество упомянутых тобою наложниц мне предпочтительней, чем твое.

У этих двоих, у Михали и Давида, была явная склонность к театральности. У Михаль она проявилась здесь впервые. У Давида уже давно — в его речах перед битвой с Голиафом, и когда он притворялся безумцем у Анхуса, царя Гефского, и когда стоял перед Саулом в пустыне, после того как отрезал полу его плаща и тайком забрал его копье и фляжку. Не сговариваясь друг с другом, они сочинили, срежиссировали и разыграли сцену этой ссоры, и каждый из них исполнил свою роль великолепно.

Легко представить себе даже их позы: Михаль стоит, прямая и жесткая, Давид расслаблен, вихляет всем телом. Легко услышать и интонацию их речей. За все время этой ужасной ссоры они ни разу не повысили голоса. Они наверняка говорили негромко и спокойно, что еще более подчеркивало накал их слов, пропитанных ядом и ненавистью. Читатель может проверить сам. Сразу же становится очевидно, что громкое прочтение этого диалога намного уменьшает его силу. Эти слова звучат куда выразительней, когда произносятся змеиным шепотом, а не гремят, как львиный рык.

Мне самому, когда я читаю эти ужасные по смыслу и прекрасные по стилистике строки, совершенно очевидно, что они написаны очень талантливым автором. Возможно, тем же человеком, который придумал диалог между Фамарью и Иудой в 38–й главе книги Бытия. А может быть, тем, кто воссоздал разговор слуг и состарившегося Давида, когда обсуждался вопрос, не пригласить ли молодую женщину, чтобы она согрела его бессильное тело.

Ибо нужен большой талант, чтобы рассказывать не в третьем лице, а характеризуя героев их собственной речью, и не только содержанием этой речи, но и посредством ее интонации. Но что потрясает более всего, так это страшное добавление, как бы мельком брошенное в самом конце: «И у Михаль, дочери Сауловой, не было детей до дня смерти ее».

Михаль не была бесплодной. В другом месте Библия упоминает, что у нее было пятеро детей — те пять сыновей, которых Давид позже отдал на смерть по требованию жителей Гаваона. И хотя некоторые комментаторы считают, что то были дети ее сестры Меровы, и для этого тоже есть основания, но вполне возможно, что это были дети Михали от Фалтия, сына Лаиша, того мужчины, которому Саул отдал ее после побега Давида.

Есть комментаторы, которые говорят, что Михаль, дескать, была наказана небом. Бог запечатал ее чрево за дерзость, которую она проявила в день прибытия ковчега в Иерусалим. Я вижу это иначе. По — моему, добавление, которое завершает ссору Михали с Давидом, свидетельствует о полном разрыве отношений между супругами. Давид больше не приближался к Михали, и Михаль — первая и единственная в Библии женщина, любившая мужчину, — больше не спала с мужем, которого любила. Было ее воздержание навязанным или добровольным — Библия и этот вопрос оставляет без всякого ответа.

Но Михаль, а позднее пятеро ее сыновей, выданных гаваонянам, не были единственными жертвами Давида. По сторонам его пути лежат и многие другие. Одних он лишил жизни, других — радости, третьих — надежды, и все эти истории свидетельствуют о том, что его отношения с другими людьми, что с мужчинами, что с женщинами, всегда оставались в инструментальной плоскости. Иными словами, все они были для него лишь орудиями.

Я не имею в виду таких, как Голиаф, которые вполне заслужили свою смерть, я говорю о жертвах невинных. Например, о Рицпе, дочери Айи, наложнице Саула, и двух ее сыновьях, которые вместе с пятью сыновьями Михали были отданы на казнь гаваонянам. Или об Ахимелехе, священнослужителе из Номвы, которого Давид, бежавший от Саула, обманул, сказав, что послан к нему самим царем (1 Цар. 21, 2). Ахимелех дал ему оружие и пищу, и за это он и все жители его города были казнены воинами Саула. Или о Мемфивосфее, сыне Ионафана, о котором Давид вначале заботился, а потом бросил его, хромого калеку, на произвол судьбы. А также о Иоаве, сыне Саруи, самом преданном из всех, которого он тем не менее завещал Соломону убить, — если, разумеется, он вообще оставил завещание, потому что, на мой взгляд, оно было попросту сфабриковано Соломоном.

Но самой известной жертвой Давида был Урия Хеттеянин. Этот прославленный воин упоминается во 2–й книге Царств (23, 39) в почетнейшем «списке Давидовых героев». К большому сожалению, главная известность пришла к нему не в силу его героизма, а потому что он был мужем красивой женщины. Ее звали Вирсавия[71], и она забеременела от Давида в то время, когда сам Урия воевал под началом Иоава с армией аммонитян.

История эта изложена во 2–й книге Царств (главы 10–12), и я очень советую читателю не ограничиваться моим кратким изложением, а прочитать ее целиком. Рассказ начинается с упоминания о дипломатической делегации, которую Давид послал в соседний Рабат-Амон (Равву), чтобы выразить наследнику аммонитского престола соболезнование по случаю смерти его отца. Аммонитяне почему-то заподозрили членов делегации в шпионских намерениях. Они сбрили у каждого по половине бороды, обрезали наполовину одежду и изгнали обратно в Израиль. На такое оскорбление можно и даже должно ответить, но из всех возможных вариантов ответа — от погружения аммонитского посла в смолу и обкатывания его в перьях и до закрытия пограничных переходов и применения экономических санкций — Давид выбрал именно полномасштабную войну. Кампания, однако, усложнилась и затянулась, и история с Урией и Вирсавией произошла, когда война уже вступила в свой второй год. Иоав в это время осаждал аммонитскую столицу.