Место, названное зимой - Патрик Гейл

Гарри хмыкнул, поскольку Медвежонок довольно точно передал манеру доброго доктора говорить.

– Он тебе помогает?

– Он позволяет мне быть собой. Но только в пределах разумного. Купил мне два платья.

– Они хорошенькие.

– Такая же маскировка, как любая униформа. А куртка и шляпа, которые он же мне подарил, – не более чем карнавальный костюм.

– Но почему ты не можешь вернуться к своему народу?

– Даже если я сумею их разыскать, они меня не узнают. Одно из мудрых изречений Гидеона – большинство изгоев изгнали сами себя.

– Ты считаешь себя изгоем?

– А ты нет, Гарри? Не будь я изгоем, Иисус не принял бы меня так легко.

– Знаешь, Иисус был куда бо´льшим революционером, чем люди, которые учат якобы от его имени. Он не женился. Он был другом изгоям и неверующим. Нигде в Библии Он не выступает против… такого образа жизни, как твой.

– Я знаю. Я читал всё, что было там написано про Иисуса. И поэтому мне ещё труднее от Него отделаться.

– Но ведь другим Гидеон помогает?

– Думаю, они здесь скорее гости, чем пациенты. Их лечение заключается в том, что здесь они скрыты от презрения и наказаний большого мира. Мейбл пыталась убить мужа.

– Правда?

– Но ей не удалось, а её адвокат решил, что ей будет лучше в психушке, чем в тюрьме. Теперь у них с Бруно… как же это называется… – Медвежонок подумал минуту или две, потом щёлкнул пальцами и сказал: – Бостонский брак.

Дальше ехали в молчании. Гарри решил уважать личное пространство собеседника и не мучить его разговорами. Он любовался пейзажем, не без удовольствия смотрел, как Медвежонок управляет пони.

Когда прибыли в Хинтон, Медвежонок остановил повозку чуть поодаль от магазинов.

– Быстрее всего будет, если ты пойдёшь туда со списком необходимого, – сказал он, – а я подожду тут. Если пойду я, придётся стоять у чёрного хода и ждать целую вечность, пока меня соизволят обслужить.

– Им не нравится, что ты индеец?

Медвежонок рассмеялся.

– Ох, до чего же ты англичанин! Нет. Они не любят продавать индейцам еду для белых людей. И ещё им очень не нравится, что я говорю как англиканский священник. Если он так говорит, никто не считает, что он задаётся. Но я на эту роль не гожусь. Держи список, а я помогу тебе нести покупки. Счёт оплатит Гидеон; назовёшь адрес Вефиля.

Гарри взял список сугубо вегетарианской провизии и направился к маленьким магазинам, а Медвежонок остался у повозки. К покупкам Гарри добавил коробок спичек, потому что ему казалось странным, что в его нагрудном кармане ничего не гремит, а брать спички из дома он не захотел. Зная, что представляет собой общество маленькой деревни, он был готов к тому, что за упоминанием имени Гидеона с его особенной компанией последуют какие-нибудь замечания или по крайней мере долгие пристальные разглядывания, но ничего этого не случилось. То ли продавцы принялись сплетничать, пока он ушёл, то ли Вефиль успешно скрывал своё истинное лицо от невинных соседей.

Придя с Медвежонком на почту, чтобы забрать письма для обитателей Вефиля, Гарри, напротив, заметил, что их рассматривают, но не потому что они там жили, а просто потому что они странно смотрелись: англичанин, которого водит по округе причудливо разодетый индеец, что должен бы ждать с покупками на заднем сиденье повозки. Почтальон что-то пробормотал, вручая им письма.

– Простите, – сказал Гарри, – я не расслышал.

– Я сказал, – повторил почтальон, – что вам не мешало бы получше выбирать друзей.

Это замечание поразило и разозлило Гарри; он застыл в молчании, чувствуя, как краснеют щёки, и не сумел придумать достойный ответ на это оскорбительное замечание.

– Тебе по-прежнему снятся кошмары, – сказал Медвежонок, когда стали собираться домой.

– Уже нет, – ответил Гарри. Медвежонок рассмеялся.

– Мне-то можешь не врать. Снятся. Ты кричишь во сне.

– Правда? Прости.

– «Прости», – передразнил Медвежонок, – как это по-английски! Меня это не беспокоит, я в любом случае почти не сплю. По ночам мне нравится гулять, вот я и услышал твои крики. Ты что-то скрываешь от Гидеона?

– Ничего из того, что мне известно.

Медвежонок поднял бровь. Он любил иронично, с намёком смотреть на собеседника, чего не делала Урсула.

– Но?

Гарри улыбнулся.

– Ну-ну. Это хвалёный вефильский дух открытости миру и гармонии?

Медвежонок пожал плечами. Чуть взмахнул вожжами, и все кисточки на его куртке из оленьей кожи взметнулись вверх.

– Мне начинает казаться, будто он хочет слышать только то, что подтверждает его теория, – заметил Гарри.

– Во всяком случае, тебе кажется, будто он вообще слышит тебя. Иногда я говорю с ним и думаю, что он безнадёжно глух.

Медвежонок остановил пони, желая полюбоваться песчаной бурей, выписывавшей причудливые круги высоко над верхушками деревьев.

– Гарри, ты был на войне?

– Нет, – признался Гарри. – Я был уже староват и решил, что как фермер принесу больше пользы.

– Значит, ты убил человека здесь? В Канаде?

Гарри резко взглянул на него. Выражение лица Медвежонка, когда он вновь принялся понукать пони, было таким же неопределённым, как и всегда.

– Я ненормальный, – сказал Медвежонок мягко. – Порой и сам себя пугаю.

Гарри попытался сосредоточиться на пейзаже, на деревьях, мимо которых они проезжали, на дороге, на кустах, на шевелящихся ушах пони, но видел только широкие плечи и ясно различимое лицо.

– Он хотел уничтожить всё. Всё, что я любил.

– Скажи лишь, это был плохой человек?

Гарри ненадолго задумался.

– Плохой. Как злодей из книг. Но в то же время неотразимый.

– Хм, – Медвежонок взглянул на Гарри и едва заметно улыбнулся, будто прочитал что-то в его глазах. – Плохие мужчины, которых хочешь поцеловать, хуже всего. Стоит им только выбрать верный тон, и ты сам подставишь горло под нож.

– Это точно, – ответил Гарри и прокашлялся, нервничая оттого, что юноша с такой точностью увидел самые тёмные грани его души.

Работая на Йёргенсена в той местности, где земля была не особенно холмистой, Гарри часто слышал шутки о том, что западные прерии представляют собой нечто настолько унылое и плоское, что человеку, правящему повозкой, очень трудно не уснуть из-за убаюкивающего однообразия пейзажа; теперь его по крайней мере успокаивала мысль, что, если он и заклюёт носом, лошадь, столь же уставшая и заскучавшая, тоже остановится, не имея ни малейшего желания мчаться по идеально прямой дороге, и будет терпеливо ждать, пока хозяин храпит.