Я прав - вы заблуждаетесь - Эдвард де Боно

Я приветствовал бы более удачное слово, обозначающее «то, как мы смотрим на вещи». Пока я вынужден использовать слово «восприятие», однако его нельзя назвать очень удачным, поскольку оно подразумевает визуальное восприятие. Я изобрел термин «латеральное мышление», поскольку творчество охватывает слишком многое и, кроме того, я нахожу слишком неудобным твердить «тип мышления, требуемый для того, чтобы переходить от паттерна к паттерну в самоорганизующейся паттерн-системе».

Это правда, что новые слова возникают, когда потребность в них становится слишком большой. Например, слово «откат» прочно укоренилось в деловой среде (означая, что за услуги чиновника компания может преподнести ему подарок в виде определенного процента от суммы выигранного тендера). Слова «астронавт» и «софтвер» являются другими примерами.

По большей части новые слова возникают применительно к новым ситуациям, и потребность в них в связи с этим очевидна. В отношении старых ситуаций потребность никогда не возникает таким же образом, поскольку нас обычно вполне устраивает смотреть на вещи по-старому. Поэтому иногда новые слова должны появляться сначала (до того, как потребность заявит о себе), чтобы позволить нам увидеть вещи по-новому. Хотя он и является придуманным нарочно, термин «латеральное мышление» в настоящее время получил широкое распространение в составе основного словарного запаса английского языка.

Однако те, кто еще не полностью осознал, что описание и восприятие — это одно и то же, яростно сопротивляются очень многим словам, которые нам необходимы, если мы хотим мыслить более эффективно. Такие люди либо не видят нужды в новых словах, либо утверждают, что есть слова, вполне их заменяющие (феномен «это то же, что и…»), или что предмет может быть адекватно описан иносказательным образом. Более того, есть тенденция сгребать все новые слова в кучу под названием «жаргон» (слово, часто толкуемое как средство намеренного затуманивания смысла).

Как насчет того, чтобы использовать язык для убеждения, спора и отстаивания точки зрения? Я считаю (по причинам, которые изложу ниже), что язык не вполне подходит для данных целей. Я это утверждаю, хотя сам пишу книги и использую язык специально для этих целей. В лучшем случае язык может помочь читателю увидеть вещи по-новому.

Одна трудность состоит в том, что мы путаем форму с содержанием. Нечто, что сказано ясно и красиво, кажется нам заслуживающим того, чтобы быть названным верно. Сказанное же неуклюжим слогом выглядит неверным по форме и содержанию. Изящество формы способно маскировать глубину мысли. Другая сложность состоит в субъективности внимания, о чем я упоминал ранее.

Неважно, насколько честными мы хотим быть, однако мы не в состоянии зафиксировать каждую деталь и каждое свойство. То, что попадает в наш перечень, обычно невольно оказывается в пользу нашей точки зрения. Такая частичная правда может быть ничем не лучше отъявленной лжи, однако лично нам она таковой никогда не кажется. Есть также проблема со словами, звучащими как приговор. В этом случае значение не является отдельной характеристикой, как у прилагательных, а является частью слова. В этой связи всякий, кто оказался причиной смерти, может быть назван убийцей, получив весь груз отрицательных ассоциаций, связанных с данным словом.

Прилагательные невероятно легко прикреплять к чему бы то ни было. Особенно опасными являются прилагательные, которые не базируются на фактах, но содержат в себе некую колкость: претенциозный, жалкий, неуместный, упрощенный, запутанный, заблуждающийся. Более очевидные прилагательные, выражающие похвалу или неприятие, являют собой проблему в гораздо меньшей степени, поскольку предельно ясно определяют эмоции, а не направление мысли. Простой анализ прилагательных, содержащихся в тексте или устном выступлении, — прекрасный способ оценки уровня мышления.

Проблема водосборной площади и сдвига достаточно серьезна, как и проблема дихотомий «или/или». Человек, критикующий любой из аспектов демократии, обязан быть фашистом; обращающий внимание на недостатки, присущие капиталистической системе, не может не быть марксистом; требующий увеличения расходов на социальную защиту обязан быть либералом. Очень простым примером сдвига является термин «ученый». Любой, кому есть что сказать или кто может сложить более трех чисел, столь резко отличается от пишущих людей обычного разряда, что его чествуют ученым званием. Сдвиг, однако, порой представляет собой сомнительную честь (ввиду ассоциаций, окружающих данный термин: непрактичный, витающий в облаках, склонный к утопическим взглядам и так далее). С другой стороны, все, что может сопровождаться сдвигом в сторону семьи, общечеловеческих ценностей, экологии и общественных интересов, заведомо находит положительный отклик в сознании людей.

Лежащая в основе игра проста, очевидна и неизменно эффективна. Со всеми характеристиками восприятия, перечисленными в предыдущем разделе, могут быть произведены манипуляции таким образом, чтобы представить их в качестве логического аргумента.

Есть люди, которые уже сдались и согласились с тем, что восприятие доминирует над логикой в деле использования языка.

В лучшем случае нам следует согласиться с тем, что мышление, выраженное посредством языка, имеет дело скорее с восприятием, чем с логикой и ее пресловутой определенностью. После этого нам следует понять, что восприятие почти всегда является весьма узкой вещью, причем с определенной точки зрения, а не неким обширным перцепционным исследованием. Вопрос в связи с этим состоит в том, обладает ли писатель широким взглядом на вещи, но желает выразить более узкий взгляд на них в порядке частного случая или же он способен видеть не более чем узко, что, собственно, и соответствует закономерностям работы восприятия.

Одна из проблем в разработке по-настоящему умного компьютера, в отличие от сверхмощного калькулятора, состоит в том, что мы вряд ли поверили бы выводам и умозаключениям, которые машина стала бы нам предлагать. Компьютеру пришлось бы быть настолько умным, чтобы сообразить, что окружающие не настолько умны, как он, и потому нуждаются во всех стадиях решения, приведшего к тому или иному умозаключению, которое теперь лежит перед ними.

В нашей мыслительной культуре мы всегда рассматривали интеллект почти так же, как я только что описал «умность» нового мыслящего суперкомпьютера. Интеллекта всегда нам казалось достаточно. Если у кого-то высокий интеллект, у него в голове все и так сложится. Это досадное заблуждение, в результате которого образование имеет два катастрофических последствия. Первое состоит в бытующем мнении, будто людям с высоким интеллектом ничего не следует предпринимать для улучшения своего мышления. Второе же последствие — наша убежденность, что с теми, у кого низкий интеллект, поделать уже ничего нельзя. В итоге до самого последнего времени мы не предпринимали ничего в области обучения навыкам мышления.

К сожалению, многие люди с высоким интеллектом на поверку оказываются слабыми мыслителями. Они попадают в ловушку для интеллекта, у которой есть множество аспектов. Например, высокоинтеллектуальный человек часто занимает определенную позицию по какому-нибудь вопросу, а затем отстаивает ее (посредством подбора предпосылок и восприятий) весьма умело. Чем лучше человек умеет защищать свою точку зрения, тем менее этот человек склонен по-настоящему исследовать предмет рассмотрения. В связи с этим высокоинтеллектуальный человек может оказаться в ловушке собственного интеллекта, даже с точки зрения повседневной логики, которая гласит, что человек в каком-то вопросе не может быть более прав, чем он есть. Менее интеллектуальный человек склонен быть в меньшей степени уверенным в своей правоте и потому скорее готов исследовать как сам предмет, так и иные точки зрения.