Полуночная принцесса - Джо Гудмэн

– Да нет, ничего.

«Наверное, обознался», – подумал Стивен. Это был всего лишь беглый взгляд из окна. Нельзя же подозревать буквально на пустом месте. Он выпил только одну рюмку бренди, но Рейли сочтет его пьяным, если он выскажет вслух свои мысли.

– Это вас не касается. – Он повернулся на каблуках и пошел обратно в гостиную. – Принесите мне еще бренди, Рейли, – бросил он на ходу, – и не стоит говорить о нашем разговоре отцу. Он не поймет.

– Да я и сам, кажется, не понимаю, – сказал Рейли, чтобы успокоить Стивена, хотя на самом деле прекрасно все понимал.

Сегодня Принцесса чуть не выдала себя. Это было недурно с ее стороны придумать такой способ общения. Неплохо и то, что Стивен не хочет говорить отцу о своих подозрениях. Вильям Беннингтон – человек куда более осторожный и осмотрительный, чем его сын. Он не успокоится до тех пор, пока не узнает наверняка, что в рассказе Стивена нет ничего, кроме игры света и пьяного воображения.

– Принесите бренди! – рявкнул Стивен.

– Да, сэр.

Дворецкий повернулся, чтобы идти. На губах его играла высокомерная ухмылка. Дай срок, он еще отомстит Стивену Беннингтону за такое обращение, и – о, как сладка будет эта месть!

Кристиан Маршалл в замешательстве взъерошил свои густые волосы.

– Ты что, в самом деле думаешь, что я могу ею увлечься? – спросил он Скотта и продолжил, не дожидаясь ответа:

– Это Сьюзен тебя надоумила, я знаю! Поверь, Скотт, я вовсе не хочу, чтобы Дженни Холланд жила в моем доме всю жизнь. Тебе, конечно, приходило в голову, что она здесь прячется?

– Да, приходило.

В кабинет вошла миссис Брендивайн с подносом и поставила на стол чай и пирожные. После ее ухода Скотт налил себе в чашку чаю и подошел к стоявшему у окна Кристиану.

– Что она тебе рассказала? – спросил он.

– Почти ничего. И по крайней мере один раз солгала.

– Да?

– Она сказала, что работала горничной у Элис Вандерстелл. Но я-то знаю, что Элис весь этот год провела в больнице.

– И все же ты не стал уличать ее во лжи.

– А зачем? Уверен, у нее есть на то свои причины. Мне они неинтересны.

– Неужели тебе нисколько не любопытно узнать о ее прошлом?

«Иди ты к черту!» – чуть не сказал Кристиан.

– Да нет, знаешь, не любопытно.

Скотт сделал нетерпеливый жест рукой:

– Похоже, с тобой бесполезно разговаривать на эту тему!

– Ты сделал все возможное, чтобы убедить меня держаться от Дженни подальше. Я обязательно передам это Сьюзен, – сказал Кристиан, – и еще я скажу ей, что ты совершенно напрасно волнуешься. Если Дженни Холланд не будет путаться у меня под ногами – ради Бога, пусть прячется здесь. Вообще-то я думаю, миссис Брендивайн будет…

Кристиан замолчал, увидев, что Скотт уже не слушает его. Он проследил за взглядом друга и увидел в окне, что предмет их разговора стоит в конце аллеи и кокетливо беседует с Лайамом О'Шиа. У Кристиана сразу же перехватило дыхание. Когда капюшон Дженни откинулся назад, открыв изящную линию ее безупречного профиля и пышные темные волосы, Кристиану захотелось дать хорошего тумака О'Шиа за то, что он тоже заметил все это.

– Ей можно выходить на улицу? – спросил он Скотта, стараясь не выдать своего волнения.

– Почему бы и нет? Прогулки пойдут ей на пользу.

Кристиан не заметил, как Скотт бросил проницательный взгляд в его сторону, потому что не мог оторвать глаз от Дженни. Лайам что-то говорил ей, и она смеялась, живо внимая каждому слову ирландца. Кристиан не мог припомнить, чтобы когда-нибудь слышал ее смех.

– Она там замерзнет, – сказал он, откашлявшись. – О'Шиа должен бы понять, что ей надо домой.

– Кажется, Дженни не замечает холода. У нее очень довольный вид. И этот… как ты сказал, его зовут?

– О'Шиа, – процедил Кристиан, – Лайам О'Шиа.

– Ну так этот Лайам О'Шиа, похоже, тоже вполне доволен собой. Что ж, Дженни молодец.

Кристиан промолчал. Дженни любезно попрощалась с Лайамом и уже подходила к дому. От ветра или от слов ирландца щеки ее раскраснелись, а с прекрасных губ еще не сошла улыбка. Кристиан невольно вспомнил, как целовал эти сладкие губы. Он с поразительной ясностью представил себе вкус этих нежных, влажных, манящих губ и ощутил в чреслах горячий всплеск желания. Отойдя от окна, он налил себе в чашку чаю, мысленно жалея, что это не виски, и с наигранной небрежностью произнес:

– Давненько я не был у Амалии Чазэм – вот уже несколько месяцев. А не провести ли мне новогоднюю ночь с Мэгги Брайен?

Амалия Чазэм была хозяйкой одного из самых лучших «салонов» в Нью-Йорке. Амалия предпочитала, чтобы ее называли не мэм, а хозяйкой, а ее заведение – не публичным домом, а салоном. Из уважения к той власти, которой она обладала, джентльмены, посещавшие «салон», охотно помогали ей поддерживать видимость светского благочиния. Эта иллюзия была на руку как самой владелице борделя, так и его посетителям, а потому они взаимно устраивали друг друга на протяжении вот уже многих лет.

Хотя заведение Амалии было не таким большим и пышным по убранству, как его не менее знаменитый конкурент «Семь сестер», Амалия сумела создать себе репутацию, тщательно отбирая как «девочек», так и клиентов. Сначала ей не от хорошей жизни приходилось выбирать мужчин, которые удостоят своей персоной ее гостиные, а затем и постели. Просто «салон» Амалии в отличие от «Сестер» не имел в своем распоряжении двух соседних особняков – спален было мало, и она могла предложить желающим всего две дюжины «девочек».

«Девочки» Амалии были некоторым образом отражением ее самой. Хотя ее годы давно уже клонились к закату, Амалия сохранила потрясающую красоту и изящные манеры, создававшие впечатление, что она принадлежит к высшим кругам света. Она стремилась всячески поддерживать знакомства с влиятельными джентльменами, которые занимали ответственные посты в правительстве, сфере бизнеса и финансов. Она носила изумруды, меха и дорогие вечерние платья, посещала театр и оперу, каталась по Централ-парку в роскошной карете. Амалия любила появляться в таких местах, куда остальных женщин ее профессии не подпускали и на пушечный выстрел. Поговаривали, полиция ее не трогала, ибо хозяйка борделя знала, чьи карманы следует набить купюрами. Без сомнения, эти сделки заключались с предельной осторожностью. Даже в самом «салоне» Амалии считалось дурным тоном говорить о денежной стороне ее гостеприимства.

Двадцать четыре «девочки» из ее заведения в Клинтон-Плейс из кожи вон лезли, изображая тот же дух светской избранности. Если у какой-нибудь «птички» это плохо получалось, то ей попросту указывали на Кэнел-стрит, где за пятьдесят центов ее мог снять любой матрос. Правда, такое с барышнями Амалии случалось не часто. Хозяйка брала с них за комнату и питание примерно от семидесяти пяти до ста долларов в неделю, но за одну ночь они зарабатывали столько, что эта сумма казалась им вполне сносной.