Островок счастья - Марина Полетика

Они сидели в кабинете бывшего главного, который Юля по необходимости и с неохотой обживала, уже второй час решая классическую проблему: что делать? Мэрское слово оказалось тверже железа: как и было обещано, с ноября театр не получил ни копейки на новые постановки, хотя подготовка к отопительному сезону уже полгода как закончилась. Варианты с кредитами и с продажей личного имущества уже отработали. Спонсоры культурно показали фигу. В министерстве пообещали «рассмотреть». Репертуарный театр с репертуаром из четырех названий существовать и делать кассу не может – во всяком случае, в провинциальном рабочем городе, где круг любителей Мельпомены традиционно неширок. Поэтому последние четверть часа директор театра и режиссер сидели в пустом кабинете и вдумчиво молчали, потому что набор реплик типа «Все наладится» и «Что-нибудь придумаем» прозвучал уже неоднократно. Невидимый призрак зловредного миллионера Мордвинова, который при желании мог бы решить все их проблемы одним движением пальца, витал в воздухе, приобретая все более явственные очертания.

Неудивительно, что, когда дверь распахнулась и на пороге материализовался директор металлургического завода Павел Андреевич Мордвинов собственной персоной, Юля и Светлана Николаевна вытаращились на него с одинаковым недоверием на лице. «Не поминай черта на ночь», – желчно подумала Юля. «Рояль в кустах… интересно!» – тоже не озвучила свою мысль Тарасова.

– Добрый вечер! – неуверенно сказал призрак миллионера, озадаченный молчаливым приемом.

– Здрасьте… – хором поздоровались дамы. И замолчали.

В кабинете повисла пауза. Павел, который ожидал хотя бы обычного вежливого приема («Рады вас видеть, какими судьбами, проходите-проходите, чаю с мятой не желаете ли?»), даже растерялся. Но взял себя в руки и решил сразу приступить к делу, опасаясь, что в случае долгого предисловия его могут и выгнать, недослушав.

– Я видел ваш спектакль, «Алые паруса». Должен сказать, что вы, Юлия Сергеевна, правы: ваш театр действительно имеет право на существование. Говоря современным языком, это вполне качественный и конкурентоспособный продукт. Я пришел сказать, что готов изменить свое решение и помочь вам в работе.

Юля посмотрела на него подозрительно: именно так она и рисовала в своем воображении сцену своего триумфа и раскаяния дяди Скруджа – Мордвинова. Но когда придуманные ею реплики прозвучали близко к тексту, она засомневалась, не издевается ли директор опять. С него станется.

– То есть вы передумали и хотите дать нам денег? – не веря своим ушам, сформулировала его мысль попроще Тарасова. – Я правильно вас поняла?

Павел кивнул, с опаской ожидая ответной реплики госпожи Вагановой. Он уже понял, что она привыкла давать сдачи невзирая на лица, и у нее наверняка есть свой счет к нему, Павлу.

– А что вы за это хотите? За ваши деньги? – с непонятной интонацией спросила Юля.

– То есть как что? – растерялся Павел. – Чтобы вы жили… и работали. И ставили хорошие спектакли.

– Хорошие – это какие? – сузив глаза, начала было Юля.

Но Тарасова ее немедленно перебила:

– Павел Андреевич имеет в виду, что ты можешь ставить хорошие спектакли, правильно, Павел Андреевич?

– В общем да, – подтвердил Павел и, не удержавшись, добавил: – А если вы думаете, что в обмен я потребую вашу бессмертную душу, то вы напрасно меня демонизируете, уважаемая Юлия Сергеевна. И я люблю театр не меньше вашего. Просто я хочу сказать…

– Вот и отлично! – Светлана Николаевна вскочила с места и засуетилась, собирая со стола сигареты, зажигалку и листки бумаги. – Павел Андреевич, пойдемте ко мне в кабинет, мы там с вами все обсудим. А потом, если у вас есть время, Юлия Сергеевна расскажет вам о своих планах. Мне кажется, они должны вас заинтересовать.

Она буквально вытолкала Павла из кабинета и, выходя следом за ним, за его спиной обернулась и, сделав страшное лицо, погрозила Юле кулаком.

Когда за ними закрылась дверь, Юля сделала странную вещь: взяла в руки стоявший на столе портрет молодой женщины в белой меховой накидке, отделанной хвостиками горностая, и горячо сказала:

– Спасибо! Я знала, что вы мне поможете! Честное слово, знала! Ну ведь не сам же он пришел? Спасибо! И теперь у нас все, все получится!

В порыве чувств она чмокнула портрет, положила его на стол и, пританцовывая, прошлась по кабинету, доставшемуся в наследство от Удальцова. Но когда оба директора, явно довольные результатом переговоров, вернулись, Юля уже чинно-благородно сидела за столом и даже делала вид, что занята чем-то важным (рисовала в блокноте загогулины и треугольники).

– Юля, пожалуйста, расскажи Павлу Андреевичу о наших будущих спектаклях. Во-первых, он имеет полное право знать, а во-вторых…

– Во-вторых, мне это ужасно интересно! – поторопился Павел.

– И веди себя прилично! – строго наказала ей Светлана Николаевна. – А я уж, извините, домой пойду. Нет моих сил больше. У меня, кажется, от всего этого давление подскочило.

Оставшись вдвоем, Юля и Павел какое-то время молчали, не зная, с чего начать разговор. Павел, оглядев стол, наткнулся взглядом на портрет и, спросив разрешения, взял его в руки. Это была репродукция, явно выдранная из какой-то книжки, причем не очень качественная, потому что нежные тона акварельных красок совершенно потерялись. Но женщина, смотревшая на него со старинного портрета, была прелестна. Ей, казалось, не больше двадцати – двадцати пяти, рыжие волосы высоко подняты и уложены затейливыми прядями, напоминающими крылья бабочки. Серьги, огромные тяжелые жемчужины каплевидной формы, словно были тяжелы для маленьких прелестных ушек. Прямой нос, красиво очерченные нежные губы, огромные зеленые глаза, смотрящие кротко и устало. Но что-то еще, помимо этого, читалось в лице юной красавицы – и ускользало.

– «П.Ф. Соколов. Портрет И.Г. Полетики. Вторая половина 1820-х годов. Бумага, акварель. Государственный музей», – прочитал Павел и заинтересованно взглянул на Юлю. – А кто это?

– Это Идалия Григорьевна Полетика. Как раз о ней я и хочу ставить спектакль, – пояснила Юля. – То есть сперва мы поставим «Каштанку», потому что весной всегда ставим что-то для детей, а потом – про нее.

– А как называется пьеса?

– Пока никак. Дело в том, что я сама ее пишу. Но пока не закончила, и названия тоже пока нет.

– Красивая, – любуясь портретом, заметил Павел. – А кто она такая?

– Вы никогда не слышали? Впрочем, я тоже про нее не так давно узнала. Если долго не рассказывать, то Идалия Полетика – сводная сестра Натальи Николаевны Гончаровой, жены Пушкина. Идалия Григорьевна любила Жоржа Дантеса. Всю жизнь, до глубокой старости. И ненавидела Пушкина.

– Ого! – удивился Павел. – А разве можно ненавидеть солнце нашей поэзии? Пушкина полагается любить. Без всяких рассуждений. А Дантеса любить нельзя, не положено. Потому что «смеясь, он дерзко презирал земли чужой язык и нравы» и «не мог щадить он нашей славы».