Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер

По сведениям Пинкаса, Нэнси Хаттауэй держала магазин рукоделия в промышленном комплексе на выезде из города в сторону Массачусетса. Я отправился туда первый раз в четверг, 26 июня 2008 года. Красивый магазинчик с яркой витриной, зажатый между закусочной и скобяной лавкой. Внутри я обнаружил даму лет пятидесяти; в ее коротко стриженных волосах пробивалась седина. Они сидела за столом, в очках для чтения, и приветливо поздоровалась со мной. Я спросил:

— Простите, вы Нэнси Хаттауэй?

— Я самая, — ответила она, поднимаясь из-за стола. — Мы знакомы? Я вас, кажется, где-то видела.

— Меня зовут Маркус Гольдман. Я…

— Писатель, — перебила она. — Теперь вспоминаю. Говорят, вы задаете много вопросов о Ноле.

Вид у нее был настороженный. Впрочем, она тут же добавила:

— Думаю, вас вряд ли интересует рукоделие.

— Вы правы. И меня действительно интересует смерть Нолы Келлерган.

— А при чем здесь я?

— Если не ошибаюсь, вы очень близко знали Нолу. Когда вам было пятнадцать лет.

— Кто вам это сказал?

— Гарри Квеберт.

Она встала и решительным шагом направилась к двери. Я подумал было, что она меня выгонит, но она повесила на витрину табличку «Закрыто» и задвинула щеколду. Потом обернулась ко мне и спросила:

— Вы какой кофе любите, мистер Гольдман?

Мы просидели в служебном помещении больше часа. Она была та самая Нэнси, подруга Нолы, о которой говорил Гарри. Она никогда не была замужем и сохранила девичью фамилию.

— Вы никогда не уезжали из Авроры? — спросил я.

— Никогда. Я слишком привязалась к этому городу. Как вы меня нашли?

— По интернету. Интернет творит чудеса.

Она кивнула:

— Ну так что же вы, собственно, хотите узнать, мистер Гольдман?

— Зовите меня Маркус. Мне надо, чтобы кто-нибудь рассказал мне о Ноле.

Она улыбнулась:

— Мы с Нолой учились в одном классе; подружились сразу, как она переехала в Аврору. Мы жили почти рядом, на Террас-авеню, и она часто приходила ко мне. Она говорила, что ей нравится бывать у меня дома, потому что у нас нормальная семья.

— Нормальная? Что вы имеете в виду?

— Думаю, вы встречались с отцом Келлерганом…

— Да.

— Он очень жесткий человек. Удивительно, что Нола была его дочь — умненькая, нежная, приветливая, улыбчивая.

— Странно, что вы так отзываетесь о преподобном Келлергане, мисс Хаттауэй. Я встречался с ним несколько дней назад, и он показался мне человеком скорее мягким.

— Он может производить такое впечатление. Во всяком случае на людях. Вроде бы в Алабаме он творил чудеса, и его позвали на выручку, потому что приход Сент-Джеймс приходил в запустение. И действительно, не успел он его возглавить, как по воскресеньям в храме стало полно народу. Но в остальном… трудно сказать, что на самом деле творилось дома у Келлерганов.

— Что вы хотите сказать?

— Нолу били.

— Что?

Сцена, о которой мне поведала Нэнси Хаттауэй, произошла, по моим подсчетам, в понедельник, 7 июля 1975 года, то есть в период, когда Гарри оттолкнул от себя Нолу.

Понедельник, 7 июля 1975 года

Наступили каникулы. Погода стояла совершенно восхитительная, и Нэнси зашла к Ноле позвать ее на пляж. Когда они шли по Террас-авеню, Нола вдруг спросила:

— Скажи, Нэнси, как ты считаешь, я гадкая девочка?

— Гадкая девочка? Нет! Какой ужас! Почему ты спрашиваешь?

— Потому что дома мне говорят, что я гадкая девочка.

— Что? Почему тебе так говорят?

— Не важно. Где будем купаться?

— На Гранд-Бич. Скажи мне, Нола, почему тебе такое говорят?

— Может, это и правда. Наверно, это из-за того случая в Алабаме.

— В Алабаме? А что там случилось?

— Не имеет значения.

— Ты какая-то грустная, Нола.

— Мне грустно.

— Грустно? Но ведь каникулы! Как можно грустить, когда каникулы?

— Это сложно, Нэнси.

— У тебя неприятности? Если у тебя неприятности, скажи!

— Я влюблена в человека, который меня не любит.

— В кого?

— Не хочется о нем говорить.

— Это Коди, тот старшеклассник, который за тобой увивался? Я так и думала, что он тебе нравится! И как оно, встречаться со старшеклассником? Но ведь он дурак, нет? Он же круглый дурак! Знаешь, он только потому классный, что в баскетбольной команде. Это с ним ты ездила в субботу?

— Нет.

— Тогда кто же? Ну пожалуйста, скажи. Вы уже переспали? Ты уже спала с парнем?

— Нет! Ты что, спятила? Я себя храню для мужчины моей жизни.

— Но с кем ты была в субботу?

— С одним человеком, постарше. Но это не важно. Он все равно никогда меня не полюбит. Меня никто никогда не полюбит.

Они пришли на Гранд-Бич. Пляж был не очень красивый, но всегда безлюдный. А главное, после отлива, когда океан отступал на три метра, во впадинах огромных скал оставались естественные бассейны, нагретые солнцем. Они любили в них понежиться: вода там была куда теплее, чем в океане. Поскольку на пляже никого не было, они не прятались, надевая купальники, и Нэнси заметила синяки у Нолы на груди.

— Нола! Какой ужас! Что это у тебя?

Нола прикрыла руками грудь:

— Не смотри!

— Но я видела! У тебя рубцы…

— Пустяки.

— Нет, не пустяки! Что это?

— Меня мама побила в субботу.

— Что? Не говори глупости…

— Нет, это правда! Это она мне говорит, что я гадкая девочка.

— Да что ты такое несешь!

— Это правда! Почему мне никто не верит!

Нэнси не рискнула больше задавать вопросы и сменила тему. Искупавшись, они пошли к ней домой. Нэнси взяла в ванной у матери целебный бальзам и намазала истерзанную грудь подруги.

— Нола, про твою мать… — сказала она, — по-моему, тебе надо с кем-то поговорить. В школе, например, с миссис Сэндерс, медсестрой…

— Забудь, Нэнси. Пожалуйста…

* * *

Вспоминая свое последнее лето с Нолой, Нэнси прослезилась.

— А что произошло в Алабаме? — спросил я.

— Понятия не имею. Так никогда и не узнала. Нола мне не сказала.

— Это как-то связано с их отъездом?

— Не знаю. Мне бы очень хотелось вам помочь, но я правда не знаю.