Батареи Магнусхольма - Дарья Плещеева

Радость в глазах собеседника очень Лабрюйеру не понравилась.

— Поссорились и помирятся, — буркнул он. — Дело житейское.

— Нет, она не на шутку поссорилась. Я был в коридоре, возле их номера, я слышал… Что вы так смотрите? Подслушивал…

— И не стыдно в этом признаваться?

— Уже не стыдно, — печально ответил он. — Мне уже ничего не стыдно… Он ее обманывает, она так и сказала. Она не хочет с ним больше жить.

— Ну, это уж вы придумываете.

— Нет…

— Она сама его обманывает.

— Неправда. Она несчастна, я вижу.

Фрейлен Ирма по-русски понимала плохо, но видела, что Адамсон очень огорчен. К огромному удивлению Лабрюйера, она заговорила с ним по-немецки, зная, что он этим языком владеет, и сказала неожиданные слова:

— Герр Адамсон, эта женщина вашего ногтя не стоит, поверьте мне, я женщин знаю, вы умный, вы добрый, она не может этого оценить!

Лицо фрейлен Ирмы ожило, тоскливый вид исчез, оказалось — сочувствие преображает даже закаменевшую в презрении к роду человеческому старую деву. Как она сообразила, что дело в женщине, Лабрюйер сперва не догадался, потом вспомнил: немочки сентиментальны, по их мнению сидеть с таким похоронным видом, как Адамсон, можно только от несчастной любви.

Адамсон принялся спорить, доказывая, что его красавица стоит всех сокровищ Российской империи, фрейлен Ирма возражала, а тем временем в зал быстро вошла госпожа Красницкая.

Лабрюйер сам не понял, как и почему вскочил со стула.

Госпожа Красницкая увидела его, резко остановилась, а он пошел к ней, словно услышав: подойди!

Когда между ними оставалось три шага, два вдруг сделала она; один, маленький, сделал он; еще вершок — и они бы угодили друг другу в объятия.

— Христа ради, сделайте что-нибудь, — прошептала Иоанна д’Арк. — Чтобы он перестал меня преследовать. Это плохо кончится. Он не понимает…

— Да, — ответил Лабрюйер.

И она крепко сжала его руку.

Сколько длилось Лабрюйер рукопожатие — он не знал.

Госпожа Красницкая отступила, легко оттолкнула его, но руки никак не разъединялись. Вдруг ее рука исчезла, и сама она исчезла, и Лабрюйера отодвинул локтем официант, тащивший поднос. Тогда только он понял, что на мгновение закрыл глаза. Почему — неведомо.

Он завертел головой, отыскивая госпожу Красницкую, и увидел, что она входит в зал вместе с супругом. Причем идет строгая, сосредоточенная, опустив взгляд, а он — бодр, весел и уже распахивает объятия навстречу Адамсону.

— Что же вы пропадаете? Вон Натали сколько раз меня спрашивала — где же наш господин Адамсон? Мы хотели, пока хорошая погода, покататься на катере, доплыть до Усть-Двинска, там пообедать… А вы?..

— Я с радостью, с огромной радостью… — Адамсон испуганно взглянул на госпожу Красницкую. — Но если меня не хотят видеть…

— Натали, — тихо сказал господин Красницкий. — Сердечко мое, ты же сама говорила, что соскучилась по историям господина Адамсона. Послушайте, Адамсон, мы ждем в гости замечательного человека. Польский богач, аристократ, умница, обещал научить нас играть в кункен. Мы дожили — раньше игры привозили из Европы в Америку, теперь — наоборот. Натали, что же ты?

— Приходите, господин Адамсон, — сказала госпожа Красницкая. — Буду рада вас видеть.

Второе чудо за последние четверть часа увидел Лабрюйер: сперва преобразилось лицо фрейлен Ирмы, потом — Адамсона. Так, наверно, выглядел бы грешник, перед которым отверзлись врата ада со всеми страшными карами, и вдруг ангельский глас пропел: ошибка вышла, этого — в рай!

— Но сперва вместе пообедаем, — решил господин Красницкий. — Я велел оставить нам столик у окна. Это же просто кинематограф — ешь и любуешься прохожими. Я столько смешных сценок наблюдал!

Адамсон заметался. Ему было неловко бросать фрейлен Ирму посреди разговора и не хотелось оставаться с ней, когда была возможность сесть за один стол с госпожой Красницкой. Он подхватил портфель, стал неловко кланяться, бестолково извиняться, но на губах была улыбка торжества — сбылось то, о чем он уже не мечтал.

Лабрюйер наблюдал за этим спектаклем, отступив к стене. Как вышло, что отступил, он не понимал, ноги сами совершили нужные движения. Красницкие и Адамсон прошли к столику у окна, сели, тогда только Лабрюйер вернулся к фрейлен Ирме.

— Красивая женщина, — сказала фрейлен Ирма. — Только злая. Она так на своего мужа посмотрела, что мне стало страшно. Она готова его убить.

Лабрюйер ничего такого не заметил.

— Вы уже сделали свой выбор, фрейлен? — спросил он спутницу. И тут свершилось третье преображение — из полной сочувствия собеседницы она превратилась в мегеру.

— Тут все слишком жирное или слишком острое, господин Гроссмайстер! Я не могу это есть! Пойдет в другое место!

Он не знал, что старая дева умеет так уверенно командовать.

— Можно спросить официанта, он посоветует не слишком жирное и не слишком острое… О!

Это «О!» относилось к Янтовскому.

Тадеуш Янтовский был бы ловок, строен и хорош собой, даже надев старый дровяной мешок с прорезью для головы. А в прекрасно пошитом костюме, в элегантнейшем жилете, только что из парикмахерской, благоухающий одеколоном, блистающий белозубой улыбкой и великолепно подкрученными усами, он был — как картинка из модного журнала.

— Падам до ног! — сказал, подходя и кланяясь, главный красавчик Сыскной полиции. — Позволите?

И с нужной степенью наглости взял ручку фрейлен Ирмы, едва коснулся губами, но задержал в своих ладонях чуть дольше положенного.

Лабрюйер увидел четвертое преображение — в лице у старой девы появилось нечто ангельское.

— Простите, я обещал отобедать с господином Красницким и его супругой. Но после десерта я вернусь к вам, — сказал поляк, искусно сыграв глазами: вроде бы обращался к Лабрюйеру, но на последнем слове стрельнув взором в его спутницу.

Вот ведь ловкач, подумал Лабрюйер, это он уже играет роль безалаберного польского пана, приехавшего в Ригу развлечься, и как же у него отменно получается. Даже легкая зависть подала голосок: Янтовский в тридцать три года гляделся мальчиком, что часто бывает у блондинов, не ходил, а порхал. Он не нажил тридцати фунтов лишнего веса, которые, конечно, прибавляют фигуре солидности и респектабельности, но уже начинают мешать. Однако светлые усы не так хороши, как темные, пусть даже с рыжинкой, решил Лабрюйер, считавший форму и густоту своих усов вполне удовлетворительными. Рыжеватые коротко стриженные волосы он бы охотно поменял на более темные. Хотя бы как у Красницкого — с эффектной проседью.

Фрейлен Ирма сразу успокоилась, не капризничала при выборе блюд и даже сказала что-то хорошее о тарелках. Она явно ждала красавчика — и дождалась, он проводил Красницких с Адамсоном до выхода из зала и вернулся.