Формула преступления - Антон Чиж

Есть два способа: вырезать холст или утащить целиком. Но пустого подрамника нигде не обнаружено. Значит, вор вынес картину целой. Как это ему удалось? По пустой улицы некто тащит огромный плоский предмет… Даже если прохожие не обратят внимания, городовой-то уж точно запомнит. Неужели убийца пойдет на такой риск? И все ради того, чтобы картину не увидела публика? Бред какой-то! На этом спор благополучно зашел в тупик. А что вы хотели: вот так все сразу и узнать? Нет уж, не дождетесь…

Торопящегося юношу снова приметил городовой Брусникин. А особенно то, что спутник его куда-то подевался. Городовой ничего не подумал на этот счет. Да и что тут думать: идет по своим делам человек. Порядка не нарушает. Только отчего же лицо мальчишки так знакомо? Уж не из розыскного ли листка преступников, а то и революционеров? Бежать за ним было лень, но Брусникин решил: если субъект еще раз появится, задержит для выяснения личности. Нечего по воскресеньям туда-сюда мелькать.

Среди ресторанов и прочих культурных заведений «Вена» была знаменита не кухней, а гениями, каких водилось здесь больше тараканов. Дешевую водку под разнообразную закуску потребляли гении от литературы, театра, музыки и живописи, куда ж без нее. Но гении все больше непризнанные. Как только гений становился известным, в «Вену» уже старался не заглядывать. Где ему, начинающему, наливали в долг и вообще кормили почти задарма. Такая черная неблагодарность. Гении, что с них взять.

Несколько гениев горласто демонстрировали таланты. Некто в драном пиджачке декламировал стихи перед приятелями, не разбиравшими и полслова, другой доказывал мирному соседу, что изобрел новые формы искусства, а третий ржал во все горло над собственной шуткой. Над богемой вились густые облака табачного дыма, сновали официанты с подносами.

Только в дальнем углу зала некий юноша сидел в одиночестве перед графинчиком и разнообразной закуской, уперев печальный взгляд в полную рюмку, так что замечательный хохолок его опустился месяцем. Кажется, не замечал он окружавшего разгула, целиком уйдя в раздумья. Перед ним возникло нечто большое, заслонив уличный свет. Гений пожелал выразить недовольство, но обнаружил молодого человека добродушного вида и приятной наружности. К тому же неизвестный улыбался подобострастно.

— Имею честь видеть господина Глазкова? — спросил он.

Голосок был столь бархатен, а манеры столь мягки, что Илья невольно поддался теплому обаянию и ответил согласием.

— О, какая удача! — совсем обрадовался милый господин. — Знаете, я только что с выставки, так ваши творения сразили наповал. Буквально убили меня! Как приятно видеть истинный талант вблизи.

К таким комплиментам Илюша был не готов, хотя втайне был уверен, что так оно и есть. Но чтоб услыхать от первого встречного — любое сердце не выдержит, не то что художника. К тому же господин не думал уходить, и во всей позе его была немая мольба. Конечно, после таких комплиментов Илья пригласил незнакомца присесть и разделить легкую трапезу. Для чего придвинул гостю пустую рюмку. Но очаровательный господин мягко отказался. Ему и так приятно насладиться беседой с настоящим светочем живописи. Вот так прямо и рубанул с плеча.

Настроение Илюши резко поползло вверх, хохолок восстал. Ему захотелось узнать еще что-нибудь такое-эдакое о себе родимом. Господин не пожалел стараний. Расписал достоинства Глазкова обстоятельно и с жаром.

— Ох, что же я! Вам же привет велено передать!

— Благодарю. От кого же? — ответил Илюша светской улыбкой.

— Друг ваш, Гайдов…

— Кт… кха-кха…кто? — голосок юного гения дал петуха.

— Макар Николаевич, сосед сверху, — твердо повторил неизвестный. И хоть улыбался по-прежнему, но Илье показалось, что во всем облике произошла внезапная перемена. Появилось нечто твердое, жесткое и даже… страшное. Как это случилось, художник понять не мог, но сообразил: совсем не милый душка перед ним, совсем не тюфяк, а некто опасный, как приставленный к виску ствол. Стало нечем дышать. А господин, уперев в Илью немигающий взгляд, продолжал: — Я вот прямо от него, так мило поболтали. Велел низко вам кланяться.

Илюша вытаращил глаза.

— Как кланяться?

— Низко, — повторил господин так просто, что спину юного таланта прошиб холодок. — А вы как думали?.. Все, нет Макара? Ошиблись, милейший… Нет, господин Глазков, убивать человека надо умеючи. Человека убить трудно, живуч и крепок. Думали, раз ударили, кровь пошла — так и все? Ошибся, дружок. Об этом будет время поразмышлять на каторге. Таких, как вы, с нежным хохолком, там очень даже… любят.

— Да что… кто… такой?!

— Сыскная полиция, чиновник для расследования тяжких убийств Ванзаров… И совершать необдуманный побег, Глазков, не надо. Ресторан окружен филерами в штатском. Все, попался.

— Я… я… не… — пролепетал Илюша. Но слезы брызнули сами собой, и, упав на руки, он разрыдался отчаянно и беспомощно.

Родион терпеливо ждал, мучаясь от ароматного букета закусок. Были тут и огурчики, и грибочки… Ой, да не об этом речь же, в самом деле.

Подняв зареванное лицо, Глазков явил столь душераздирающую картину, что жуткому чиновнику полиции пришлось сурово нахмуриться. Чтобы не поддаться жалости. Все-таки у него это слабое место. Родион строго потребовал рассказывать все как было. Быстро и четко.

— Я… я… — задохнулся Хохолок.

— Понятно, что вы. Постучали в дверь с вином и бокалами. Сколько было на часах?

— В…в…во…восемь… Макар просил разбудить, хотел, чтоб вместе на развес картин пошли… А вина у меня, господин полицейский, не было.

— Далее…

— Макар из-за двери крикнул, что встал уже, но хочет что-то подправить, его не ждать, просил передать, что будет позже.

— Но вы настаивали, чтоб он открыл.

— Зачем же… Взрослый человек, сам знает, что делает. Я в Общество пошел картину относить.

— Об этом полиции уже известно. Когда вернулись?

— Примерно в половине десятого… Макар так и не появился. Ну, я и решил проверить, может, заснул, с ним бывало… Стучу, он — молчок. Тут меня бес дернул, думаю: загляну, вдруг картина еще на месте… Достал ключ… Он…

— Нам известно, где его держал Гайдов. Открыли дверь, зашли. И что же?

— Макар лежит на столе и точно спит. Я ему говорю: ты чего развалился? А он не отвечает. Подошел и вижу… у него на виске… а на полу… Ой, нет сил вспоминать! — Глазков закрыл ладонями лицо. Ну прямо как барышня, честное слово.

— Картину как вынесли? — безжалостно спросил Родион.

Съехав ладошками, будто утерся, Глазков прошептал:

— Не было ее! Мольберт пустой стоял!

— Испугались, но заметили пропажу? Как странно.

— Да как же не заметить… Сколько ходил, пытался разузнать, взглянуть хоть одним глазком, так нет… Макар ее черным завешивал, а тут — пустота. Невольно взгляд упал…