Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали - Ирина Эренбург

— Приятно было провести время, — сказала она с улыбкой, обращая свой взор к Тристану. — Было очень интересно. Приглашайте, я с удовольствием поучаствую в ваших экспериментах. А сейчас нам пора. Пусть малыши помечтают, взрослые же займутся делом.

Она встала, продолжая смотреть решительно, ничуть не смущаясь, в то время как ее рука как будто жила сама по себе: от маленькой упругой груди она скользнула к талии, по бедру, к сильным стройным ногам, подчеркивая изящную линию всего ее гибкого тела. В тот момент Гала казалась настоящей красавицей. Она держалась, как всегда, прямо, с большим достоинством, и все сидящие за столом мужчины не могли не отметить ее непринужденную грацию и естественную спокойную чувственность, которая столь же редка и загадочна, как черный жемчуг, и поэтому кажется еще более таинственной и непостижимой.

Нечесаная, в платье-тунике, едва закрывающем колени, Гала села в кресло перед распахнутым настежь окном. В зеленом островке деревьев, отделявшем дома друг от друга, густо пахло летом — то был не обычный для городского квартала запах пыли и нагретых солнцем камней, а насыщенный теплый аромат тронутой первыми признаками увядания листвы и цветущих трав. Так же пахло лето ее казанского детства. Она оглянулась на Сесиль, которая увлеченно играла с куклой. Что сохранит ее память об этих беззаботных днях?

— Хочешь погулять? — спросила она дочь и, поднявшись с места, встала перед зеркалом. Проведя рукой по волосам, Гала прикоснулась к нежной коже висков. Она еще молода — никаких примет увядания. От переполнявшего все тело желания ее глаза сияли, губы были яркими и чуть припухли, как от безудержных поцелуев.

Она отвернулась от собственного отражения с сожалением, будто ее обманули.

Поль не ночевал дома. Первый раз в их супружеской жизни. Он вряд ли позволил себе изменить ей так открыто, но то, что он все чаще оставлял ее дома одну, не позволяя участвовать в поэтическом кружке, ее обижало. Тем более что «мушкетеры» вполне лояльно относились к любовнице Андре Бретона Жоржине Дюбрей. То, что она была несомненной красавицей — ничуть Гала не волновало. Она считала Жоржину нарочито броской, слишком похожей на кокотку, чтобы принимать ее во внимание. И, тем не менее, Жоржина пользовалась благосклонностью даже Луи Арагона, который всегда возмущался присутствием женщин на собраниях. Позднее Жоржина показала себя во всей красе, устроив демонстративную сцену ревности своему любовнику: она разорвала в мелкие клочки фотографии и письма, книги с дарственными надписями Аполлинера, исполосовала ножом картины Дерена, Мари Лорансен и Модильяни — начало коллекции Андре. Она уничтожила все вещи, которые он так ценил. Что может быть вульгарней? Гала никогда бы так не поступила.

Новая возлюбленная лидера кружка совсем иная, и ей Гала немного завидовала. Получив прекрасное образование в Перу, Симона Кан, в отличие от нее, закончила курс в Сорбонне. Родом из богатой семьи, она была свободна в своих мыслях и поступках. Гала разделяла взгляды своего мужа, поддерживала его творческие поиски, Симона же была настолько независима, что открыто объявила влюбленному в нее Андре: «Я не дадаистка». Гала обладала необыкновенной интуицией. Симона руководствовалась точными знаниями, свои поступки соотносила со своим рацио. Симона была центром притяжения, у нее было много друзей как среди мужчин, так и среди женщин. Именно Симона имела смелость, граничащую с наглостью, ввести в избранный круг поэтов свою кузину Дениз Леви. При воспоминании об этой утонченной блондинке с правильными, как на полотнах Боттичелли, чертами у Гала похолодели ладони. С каким удовольствием она бы отхлестала по персиковым щекам эту коварную обольстительницу, симпатию к которой нисколько не скрывал Поль. Как он смел при ней, при своей жене, целовать этой лжемадонне руки: пальчик за пальчиком, к локтю, все выше — к плечу. Когда же та кокетливо отстранилась, Поль во всеуслышание объявил: «Я хотел бы иметь право любить Дениз». И если бы Гала фразой: «Подайте-ка мне салфетку» — не напомнила ему о своем присутствии, он мог бы зайти и дальше. Но, глянув на побледневшее лицо жены, он вежливо закончил: «Я хотел бы любить Дениз, быть, например, ее кузеном, чтобы мне позволили целовать ее в обе щеки».

И все же что-то подсказывало Гала, что причина пренебрежения Поля к ней не в Дениз. А может, и в Дениз, в Симоне, в Жоржине и во множестве других женщин. Любая — только не она, только не его жена, которая так откровенно, так настойчиво, так самозабвенно любит его. Поль — единственный, кто владеет ее сердцем, ее душой, всей ею. Но ничто не развращает более, чем деспотизм единовластия. Может, отдав себя в полное владение, она совершила роковую ошибку? Если ей некуда отступать, если она сожгла за собой все мосты, Поль будет наслаждаться ее беспомощностью, диктовать свои условия брака? Неужто ее такой изысканный, такой умный, порой кажущийся беззащитным муж, как и многие миллионы мужчин, тоже примеривает на себя венец самодержца, тирана, деспота? И разве станет тиран считаться со своими жертвами?.. Она — жертва? Ну, уж нет! Если Поль хочет унизить ее своим пренебрежением, если он ищет удовольствия вне ее объятий, отстраняется от нее, у нее достанет сил найти ему замену. Но что тогда станет с их браком?..

Гала перевела взгляд на дочь. Поставив куклу на голову, Сесиль пыталась натянуть на нее штанишки. Дочка выглядела такой милой и такой сосредоточенной. В сдвинутых бровях и упрямо сжатых губах угадывалось ее сходство с отцом.

— Сесиль, пойдем погуляем? — повторила Гала, присела перед дочерью на корточки и принялась одевать куклу. — Если хочешь, возьмем Мими с собой. Наденем на нее штанишки, платье, туфельки… Вот правая туфелька, а где же левая? Где вторая туфелька? Ну зачем ты все время раздеваешь куклу! — раздраженно воскликнула она и, отложив куклу, встала на четвереньки и начала шарить руками по полу.

— Нету. Нету туфельки. Она потерялась.

Сесиль стояла рядом с ней. Она держала свою Мими за босую ногу, и похожие на паклю кукольные волосы касались пола.

— Как так потерялась? Само собой ничего не случается, — заметила Гала, продолжая искать потерю иод столом.

— Теряется, — упрямо сказала Сесиль. — У бабушки теряются очки. У папы потерялся карандаш. И носочек… Мам, помнишь, я носочек папин нашла? Носочек потерялся, а я нашла под кроваткой. Я думала, это шапочка для Мими, а папа смеялся. Мам, где папа? Мы вместе с папой пойдем гулять? Давайте снова пойдем в зоопарк. Мне очень хочется покататься на лошадке.

Гала поднялась с колен, отряхнула подол и, подняв глаза, заметила, с какой неуверенной улыбкой и настороженным выражением в глазах наблюдала за ней Сесиль.

— Мам, тебе понравился зоопарк? Мне понравился. Папа кормил лошадку травкой. А я боялась. У лошадки большие зубы, очень большие. А папа не боялся. Папа любит лошадку. Мама, где наш папа? Папа нас любит?

Личико Сесиль, напряженное, настороженное, было словно укором ей, которая не смогла удержать Поля дома, заставить полюбить семейную жизнь. Вынести вопрошающий и в то же время доверчивый взгляд дочери Гала уже не смогла. Рыдания подступили к ее горлу, как рвота. Она бросилась на постель. Бросив куклу на пол, Сесиль пристроилась рядом и, размазывая по щекам слезы, начала громко вторить матери.