Андрей Рублев - Павел Северный

Так они шли, одолевая версты лесного беспутья, занятый каждый своими мыслями. Пятое утро застало их на берегу речки. Утро, согретое взошедшим солнцем, настойчиво высветляло лесную сумрачность. Соломония, почувствовав взгляд Андрея, обернувшись, спросила:

– Пробудился?

Андрей вместо ответа также спросил:

– А ты, кажись, давно не спишь?

– Зябкость пробудила, как начало светать. Вода холодом дышит. Оно и лучше, что пробудилась. Греховный сон видела, заснув с помыслом о тебе.

– Зябкость всегда будит, – согласился Андрей. Он встал, потянулся и подошел к речке.

Шага четыре надо сделать, чтобы одолеть ее в брод. Оглянувшись, спросил Соломонию:

– Чего хмуришься?

– Возле воды меня завсегда жалость одолевает. Судобушка-то моя больно горемычная, а я ведь молодая. В родительской избе был помысел о светлой житейской радости, да все сгинуло, ничегошеньки не осталось, окромя опаленной злобой души на боярина Никодима, по проклятой воле коего досыта напилась всякой горести в полоне.

Слушая Соломонию, Андрей сел рядом с ней. Она вздрогнула, когда задел ее плечом, вытянула ноги, окунув правую в воду, вскрикнула. Андрей рассмеялся:

– Никак, обожглась водицей?

– Да-к она студенее льда.

Они сидели, встретившись взглядами. Соломония заговорила:

– Утрось я накрепко поняла, что не согрела разум твой жалостливостью ко мне. А ведь я надеялась, что благословишь меня душевным теплом. Надеялась, неразумная, позабывая, что радость не для меня водится.

– Да ты сделай милость, пойми, Соломония!

– Думаешь, не поняла? Вот тебе крест, что поняла, но молчать про то, что тянулась к тебе, не могу. Горестно, что не заслонить мне собой в твоей памяти потерянную радость.

– Не могу забыть Аринушки. Да и тебя не волен обидеть неправдой. Ведь велик грех коснуться лаской тебя, не для меня Господом сотворенна.

– Что сказал? Будто задушить хотел своим сказом? Только помни, рада, что довелось повстречаться с тобой на одной тропе, да вот только, видно, не придется вместе нам по ней шагать.

Неподалеку захрустел валежник под тяжелыми звериными лапами – к речке шел медведь. Андрей и Соломония слышали, как, налакавшись воды, зверь, урча, перешел речку вброд.

– Ты пойми, Соломония, ежели бы не мое горе разлуки с Аринушкой, я бы сам за тобой шел, зажмурившись от счастья. Разумей: семь годков мыкаюсь неприкаянным, отыскивая сворованное у меня счастье.

– Понятно мне твое горе, но и ты не осуждай меня, что тянусь к тебе с добром да с радостью. Я тоже собиралась вприпрыжку жить, дак меня судьба разом полоном нужному шагу научила.

– Слыхал о твоей беде, из-за которой вы с сестрой скрылись от мира, но не пойму, зачем выходите в мирскую жизнь?

– Откроюсь тебе. Сбежав из Сарая, мы четыре разочка жгли боярина-лиходея. Злобу свою огнем на его жилье вымещали. Перед встречей с тобой начисто спаливали его усадьбу. Вот только покоя от этого не обрели. Нет нам от тех пожаров успокоения. Жгем лиходея, а он сызнова жильем обзаводится. Творим ему огненное зло, а отмщение не успокаивает. Устали от злобы, когда поняли, что за свое поругание в татарском полоне покоя душе и разуму в отмщении не найдем.

Андрей не отводил глаз с лица Соломонии.

– Почему и подумала свить свое гнездо, сына от тебя хотела зачать, но оказалось желание мое не к месту. – Сказав это, Соломония плотно прикрыла глаза. – В полоне по принуждению от татарина двух сыновей родила. А их возле меня тепереча нетути. Слышишь! Нету у меня сыновей! Отняли их у меня. Вырастят в них татары ненависть к Руси.

По щекам Соломонии покатились слезы.

– Нынче порешила для себя иное житье! Останусь в монастыре. В молитвах стану покой искать.

Андрей быстро встал, воскликнул в смятении:

– Погоди такое решать! Может, найдешь житейское счастье.

– Раз в тебе не нашла, стало быть, нет его для меня. Полюбился ты мне с того мига, как твое сотворение иконы узрела. Да, видно, мне для счастья нет Божьего благословения, а без него не обрести радость жития.

Холстина поредевшего тумана, налипая на воду, утягивалась течением туда, где речка зарывалась в кучах валежника.

Соломония поднялась и подошла к потухшему костру. Встав перед ним на колени, она потрогала рукой золу и, ощутив в ней слабое тепло, нагнулась и начала дуть, поднимая в воздух дымок золы. Неожиданно Соломония заметила искорку и обрадованно крикнула:

– Оживет огонь-то!

Крикнула, а эхо утреннего леса несколько раз повторило ее крик. Соломония засмеялась.

Женский монастырь, куда Соломония вела Андрея, покоился в глуши муромских лесов. Лампаду людской жизни затеплили в нем женские руки в те страшные два года, когда при князе Юрии Даниловиче великая напасть сокрушила Русь, залитую кровью ордами хана Батыя. Кочевники опустошили Русь. После нашествия удельные княжества понуждены были покорно признать над собой постыдную беспощадность татарского ига.

Столетие назад ужас и страх после чудесного спасения от смерти заставил обезумевших женщин искать убежище в лесной заповедности, куда заказан путь конникам Батыя. Страх загнал женщин в лесную нежить. Тогда их было немного, и пережитое страдание помогло им укрепить в себе надежду купно осилить свою беззащитность. На темени холма срубив первые лесины, основали они никому не ведомую женскую обитель, заставив лесную первобытность услышать звонкий говорок топоров. Беглянки, решив посвятить свою горемычность молитвам, старались укреплять защиту своего убежища. С разумением они рубили для себя кельи, возвели храм в честь Успения Богородицы, обнося обитель надежным тыном из врытых в землю бревен. Леса у них под рукой было непочатый край, и любая лесина крепостью древесины была под стать железу…

Четырнадцать десятилетий стоял Успенский монастырь в муромских лесах, вырос на месте вырубленных дебрей на холме среди березовых рощ, и теперь тишину окрестных дремучих угодий будят вызвоны колоколов.

Живописен монастырь за высокими стенами. Слава о нем идет по Руси, не из последних он. Хоронятся в нем от всяких бабьих невзгод женская молодость и старость. Тесно стало в его кельях после прихода под его защиту женщин, осиротевших после побоища на Куликовом поле, когда великое множество лапотных богатырей отдали жизни за Русь, оставив на ее попечении своих жен, невест, матерей и дочерей…

Вынырнув из лесной чащобы в заболоченную долину между шестью холмами, тихая, степенная по течению река охватила серпом монастырский холм, защитив его с двух сторон. Защитила и круто отвернула от него русло, извиваясь изворотами между холмами, а через версты снова нырнула в лесную, только зверям подвластную укромность.

За монастырскими стенами березовые рощи. Вздымаются над березами луковицы церквей, шатровые крыши строений, украшенные мшистой бархатистостью, и больше всего мшистости с серебристым отливом…