Андрей Рублев - Павел Северный

– Отец Паисий.

– Не слыхала про такого. Признавайся, пошто ищешь ту боярыню? Какая напасть ее в монастырь загнала? Небось боярская греховность?

– Татары! – перебил Андрей старуху.

Услышав ответ, старуха откинулась к спинке кресла:

– Чем прогневила неверных?

– Не пожелала волю хана выполнить.

– Княгиня про то же поминала. Стало быть, не врешь. Холоп, а о судьбе боярыни тревожишься. Видать, милостива была? Кем возле нее значился?

– В ейной вотчине в храме иконы писал.

– А может, чем другим тебя приманила?

– Про что молвишь, матушка?

Игуменья рассыпалась смешком, но, оборвав его, вновь начала задавать вопросы:

– Что? Никак, угадала тайну? Вольная обо всем дознаваться. Сан мой дозволяет обо всем мирском спрашивать. Ведаю, какими помыслами мужики себя одурманивают. Ишь, как неласково глядишь на меня, распознавшую твою скрытность. Вознамерился возле боярыни ее добром разжиться? Сознавайся! Пошто боярыню ищешь? – Фыркнув, добавила: – Слушай мой сказ: не ищи ее. Пути к ней тебе заказаны!

– Кем?

– Самой боярыней! Порешила она скрыть от тебя свое убежище. Спасает себя от мирской греховности! Одаривала тебя заботой, а тепереча разом позабыла. Не крепка боярская забота о холопах. Не неволь себя пустой надеждой. Аминь!

– Люба мне!

– Ишь ты! Видать, не жива в тебе совесть, коли мыслишь о таком. Люба тебе?

– Люба!

– А люб ли ты ей? Подумай о сем.

Как хлыстом ударила вопросом старуха. Андрей готов был сказать ей, что люб боярыне, но, увидя злобность во взгляде старухи, промолчал.

– Молчишь? А посему запрет кладу.

– Какой запрет?

– Запрет на отыск боярыни! Не смей нарушать покой обителей, отыскивая потерянную. Богу так угодно.

– Вольна ли, матушка, такой запрет класть?

– Не перечь моей воле! Поутру чтобы духу твоего в монастыре не было. Усмири свое греховное вожделение и не заноси дьявольские соблазны в святость монашеских обителей!

– Слушал до сей поры покорно тебя, матушка, а тепереча говорю: уйми нехристианскую гордыню властолюбия!

– Уходи!

Игуменья подняла руку, чтобы перекрестить Андрея, но он твердо сказал:

– Не благословляй! Нет для креста в твоей руке благости.

– Немедля отрекись от молвленного! – крикнула игуменья и встала с места.

Андрей, поклонившись, пошел к двери.

– Отрекись! – снова крикнула игуменья повелительно.

Выйдя из покоев игуменьи, Андрей не испытывал страха от того, что отказался принять благословение старухи…

В Новгородскую землю Андрей пришел по хрусту апрельского стеклистого льда на лужах. Продолжая поиски боярыни, он в мокрети распутицы застудил ноги, приняв хворость телесного жара с удушливым кашлем. Но людская доброта и на этот раз не покинула его в беде, нашелся и для него закуток, где он мог пересилить болезнь.

С дозволения игумена Юрьева монастыря Андрей нашел приют в келье монаха-живописца отца Евлогия. Помогая телу настоями трав остужать жар и кашель, Андрей в дни болезни наслушался от Евлогия про неведомое ему житье Новгородской земли, а главное, узнал, что в Городище в храме Спаса Нередицы горят с XI века не увядающие краски, коими сотворена настенная роспись. Для создания рукотворного чуда новгородской живописи использованы местные глины, истолченные цветные камни, разные окиси металлов. Чудороспись сотворена красками, разведенными в воде и наложенными по наитию живописцев на сырую многослойную штукатурку.

Поправившись, Андрей побывал в храме Спаса. Часами, завороженный росписью, дивился ее величавой красоте, впервые в жизни видя подобное живописное сотворение.

Его волновала резкость красочных переходов, восхищали до мурашек яркость красок и точные мазки белил, раскиданные по зеленым наплывам теней. Андрей всматривался в детали, старался вжать в память эту роспись, которая заполняла всю внутренность храма, не оставив пустой ни одного уголка.

Возвращаясь в монастырскую келью, Андрей долго не мог скинуть с себя робость, разбуженную в нем черными, пронзительными глазами святителей и пророков, смотревших на него со стен храма.

Андрей расспрашивал Евлогия о секретах старых новгородских живописцев, но тот был всегда немногословен, ссылался на неведение и даже на неспособность разгадать из-за греховности, каким образом мастера прошлого века, имея дело с бесхитростными водяными красками, достигали их немеркнущего с годами свечения.

Но если Евлогий был не охотник на разговоры о живописи, о всех ее ведомых ему и неведомых тайнах живописного мастерства, то он разом становился тороватым собеседником обо всем прошлом и настоящем житье-бытье Новгородской земли. С интересом слушал Андрей былинные вести о начале на Руси Новгорода. Вести, утонувшие в непроглядном тумане замысловатых легенд и сказаний, выпеваемых седовласыми баянами, под звон гуслей.

В монастыре дозорные на настенных гульбищах визгливыми звонами бил отметили грань полуночи, начав напевные переклички:

– Новгороду жить вечно! Велено сие самим Господом!

Лунный свет узкой полоской вонзался в окошко кельи.

От Евлогия и Андрея раздумья отгоняли сон, не сомкнув глаз, ворочались с боку на бок на лежанках.

– На воле, видать, светло, – вздохнув, сказал монах.

– Пойдем поглядим! – предложил Андрей.

Когда вышли на монастырский двор, прищурили глаза от голубизны лунного света, встретили нескольких монахов, которых по каким-то причинам не сломил сон. Миновав двор, то на свету, то в тени от берез они по крутой лестнице взошли на гульбище Поварской башни, оттуда открылся вид на Городище, на зеркальную ленту Волхова, на затянутую туманностью дальнюю даль.

Евлогий и Андрей молча шли по стене, тянущейся вокруг угодий монастыря.

Евлогий первым прервал молчание:

– Не раздумал уйти?

– Пойду с твоим благословением.

– Может, обождешь да на Нередицы досыта налюбуешься? Бог даст, осмелев, и сам к настенной живописи прикипишь!

– О сем даже помыслить боязно.

– Господь не зря людей смелостью одарил, чтобы с ее помощью могли страх пересиливать. Неужли не манит тебя стенная роспись?

– Манит! Только разум желание студит. Велит сперва постичь тайну водяных красок. Для постижения любой тайны время надобно, а будет ли его у меня вдоволь?

– Стало быть, уйдешь? Жалостно мне сие.