Мой дикий ухажер из ФСБ и другие истории - Ольга Бешлей

– Ох, Оля.

Так выяснилось, что смерть Катерины не была таким уж таинственным, мистическим происшествием, как мне всегда казалось. Бедную Катерину убили, и мысль эта беспокоит меня до сих пор. Потому что, хоть я и посмеивалась над «всей этой дурью» и всем говорила, что колдуньями интересуюсь только из творческого интереса, в Катины способности я верила. Но если она и правда могла заглянуть за черту, то как же она не увидела свою гибель?

– II -

Местечко «за линией», где жила Катерина, формально находилось в пределах города, но было отсечено от остальных районов железнодорожными путями, вокзалом и рынком. Попасть туда можно было только на такси или пешком от вокзала. Домá там были в основном деревянными, что сильно отличало этот район от молодого наукограда, который до сих пор активно застраивается многоэтажками. Особый восторг вызвали у меня названия улиц: «за линией» находились улицы Чайковского, Льва Толстого и Маяковского. В самóм городе ничего подобного не было: мы с родителями жили на улице Гагарина, ежедневно перемещались по улице Курчатова, проспектам Маркса и Ленина. Немногим больше повезло бабушке – она жила на улице Горького.

Катя жила в одноэтажном домике, выкрашенном голубой краской. Ржавая калитка, косое прогнившее крыльцо. За набитой ватой дверью – теплый, надышанный предбанник. Две лавки, грязное зеркало, желтые обои в цветочек, белая безухая кошка. Катина родственница и помощница Зульфия – толстая женщина в платке, из которого торчал темный крючковатый нос, – пекла хлеб и тут же его продавала: посетители охотно раскупали горячие лаваши. Бывало, что угощали и забесплатно. Зульфия следила за порядком в очереди и вызывала людей по списку.

В очереди говорили, что Катя и ее семья приехали из Таджикистана. «За линией» они жили долго, о гадалке Кате и ее матери, знахарке Соне, знали не только в городе, но и за его пределами – рядом с калиткой всегда стояли дорогие московские иномарки.

«За линию» я впервые попала с тетей Таней, маминой подругой. У меня тогда был тяжелый период. Я училась в старших классах, готовилась к поступлению в Москве и очень переживала. Родители хотели, чтобы я поступала на экономику, а сама я никак не могла принять решение, чем хочу заниматься. Из-за этого я без конца рисовала себе картины апокалиптического будущего: вот я стою кассиром в папином магазинчике, а вот я мою полы. Или работаю кондитером на конфетной фабрике. Убираю мусор на территории Физико-энергетического института. Мимо ходят мои одноклассники в лабораторных халатах и хохочут демоническим образом.

– Не могу больше, – рявкнула мать после очередной моей истерики. – Я не знаю, как тебя успокоить! Ну хочешь, отправим тебя к гадалке? Вот пусть она тебе точно скажет, куда поступать.

– Господи, мам, да что ты несешь вообще? – взвилась я. – Какая гадалка? Задачи давай еще на кофейной гуще решать начнем! С ЕГЭ я тоже гадалке буду звонить из туалета?

– Ну, съезди хоть развлекись, я не знаю. Не поверишь, так хоть посмеешься. Давай я позвоню тете Тане, она тебя с собою возьмет.

– А зачем тетя Таня ездит к гадалке? – удивилась я.

– У тети Тани три любовника.

Сообщение это так меня поразило, что не только тетя Таня, но и, кажется, весь наш город вдруг предстал передо мной совсем в ином свете. Не у актрисы какой-нибудь. Не в кино и не в книге. У нас в городе, у бухгалтера тети Тани три любовника.

– Ну ничего себе, – только и могла я сказать. – А гадалка ей зачем?

– Да откуда ж я знаю, – ответила мать. – Наверное, с тремя мужиками без колдуньи не сладить. Да и жены же еще у них есть.

– Офигеть. И жены есть! Ой, я очень хочу с тетей Таней!

Тете Тане, наверное, было не очень приятно то путешествие – я пялилась на нее всю дорогу и очень хотела спросить, откуда же она взяла трех любовников, и как вообще заводят любовников, и зачем ей так много, и что там думают себе эти жены, и много чего еще. Но тетя Таня – сухая, язвительная блондинка с острыми ногтями – так зыркнула на меня из-под густо накрашенных ресниц, что я не решилась издать ни звука. Но глядела с большим восхищением.

Уже «за линией» я робко спросила, что именно делает эта гадалка.

– Катя «видит». А ее мать и брат лечат.

– Как лечат? – спросила я.

– Ну как-то лечат, – ответила тетя Таня. – Может, внушают что-то. Я не знаю. Сама я хожу только к Кате. Она гадает по руке, еще бусы свои прикладывает, что-то высчитывает. Но предсказывает очень точно. Ни разу еще не ошиблась.

Тут мне, разумеется, очень хотелось спросить, в чем именно не ошиблась гадалка Катя, но взгляд тети Тани сказал мне: «Даже не думай».

Публика в предбаннике была очень пестрой, как в очереди к врачу: здесь были и холеные дамы с дорогими сумками, и юные хихикающие девицы, и грузные мужики с борсетками, и неприметные менеджеры в костюмах, и старухи с авоськами, и хабалистые тетки с магазинными пакетами – все они сидели бок о бок, молчаливые и мрачные. Иногда тихонько переговаривались шепотом, потому что всегда находился человек, который пришел впервые. И всегда звучал один и тот же вопрос:

– А вам помогла? А правда работает?

В тот первый приезд при мне привезли девочку в инвалидной коляске: ее укатили куда-то в глубь дома, а вышла она уже на своих ногах – нетвердо, опираясь на руку матери.

– Ничего себе! – восхитилась я.

Старушка, сидевшая рядом, наклонилась ко мне:

– Не первый раз уж привозят. Всегда вот так – приезжает на коляске, выходит сама.

Когда пришла моя очередь, я скинула обувь и верхнюю одежду и прошла за темную дверь. Там была комнатка, вся сплошь завешанная коврами. Из мебели – две кушетки, между ними клеенчатый стол и табуретка.

Катя сидела на одной из кушеток – очень красивая смуглая женщина лет тридцати пяти. В теплом цветастом платье и платке. Ножки ее – очень маленькие – были обуты в мягкие голубые тапочки.

Я села на стул. Она взяла мою руку, глянула, покачала головой и сказала:

– Приезжай, когда двадцать будет. Сейчас про тебя и сказать нечего.

Я расстроилась.

– Как же нечего? Ну хоть в институт-то я поступлю?

– Поступишь, – ответила Катя, уже на меня не глядя.

– А в какой?

Она неохотно вновь взяла мою ладонь, приложила к ней четки из зеленых бусин и принялась что-то высчитывать, бормоча цифры и названия планет.

– Писать будешь, – наконец сказала она. – Все, иди.

У меня с собой была тысяча рублей, но Катя не взяла с меня денег.

И хотя вышла я разочарованная, внутри стало как будто немного светлее. Я и сейчас могу вспомнить тепло Катиной руки – как будто мою руку она держала с нежностью и любовью. С безграничной ко мне добротой, которая в то же время как будто бы ей и не принадлежала, а просто была в ней, смотрела ее глазами, касалась ее руками.