Малуша. Книга 1. За краем Окольного - Елизавета Дворецкая

Бер осекся и поджал губы.

– При мне никто, конечно, не смеет это обсуждать, – добавил он. – Этим людишкам не по уму судить решения госпожи Сванхейд.

– Но если бы она решила иначе, сейчас ты был бы князем в Хольмгарде? – мягко спросил Улеб.

– Я? – Бер почти подпрыгнул. – Мой отец. Он старший после Ингвара. Да, пожалуй. Но теперь возможно только, если князем станет кто-то из сыновей Святослава. У него есть сыновья?

Улеб промолчал, а Ута взглянула на Бера над пирогом:

– Да. Двое. Старший от Прияны, младший от… второй жены.

– Сколько им лет?

– Одному три года, другому около года. Когда он родился, нас в Киеве уже не было.

Улеб отвел глаза.

– А ведь ты его брат и тоже сын Ингвара! – Бер прямо взглянул на Улеба. – Если бы ты предложил людям избрать тебя, никто не сказал бы, что это против закона. Хочешь, я поговорю со Сванхейд о тебе?

– О нет! – Улеб даже встал. Глянул на Уту, замершую с ложкой в руке. – Забудь об этом и не вспоминай больше никогда. Двадцать с лишним лет это было тайной, а когда она вышла на свет, то не принесла ничего, кроме горя и позора. Однажды помимо моей воли заговорили о том, чтобы мне стать… наследником Святослава. И одни эти разговоры погубили меня, Горяну… обрекли нашу семью на изгнание и разрыв.

– Но здесь не Киев!

– Это тоже владения Святослава. То есть Хольмгард, а не здесь. Своей волей я больше не встряну в эту пляску и не позволю другим втянуть меня, сули мне хоть престол царьградский, – горячо заверил Улеб. – И никому не советую! – вырвалось у него.

– Но у тебя же есть право! – Бер тоже встал, будто это могло помочь убедительности его речей. – Тебе не хватило только поддержки людей! Но если я поговорю со Сванхейд, а она – со старейшинами, может, мы и найдем тебе поддержку! Ты ведь тоже ее внук от Ингвара! Я думаю, людям понравится такой князь, как ты! Ты в самом расцвете сил, умен, смел! А если ты еще женишься на какой-нибудь кунице из Словенска…

– Я не стану ничего такого делать! Ты не знаешь, как ужасно принести горе и бесчестье своей невесте.

– Сдается мне, их принес ей кто-то другой! – горячо заверил Бер. – И я знаю, как его зовут!

– Попробуй сам, если такой отважный. Ты ведь тоже из потомков Олава!

– Да нет же, я не имею права! – в досаде воскликнул Бер. Они уже почти кричали, и челядь испуганно оборачивалась; к счастью, Бер из осторожности завел разговор на северном языке, который не все здесь понимали. – Сванхейд оставила право на власть за Ингваром и его потомками. Его потомки – Святослав и ты! А не я! Будь это я – уж я бы не позволил никому бесчестить меня и мою родную землю!

– Святослав даст вам своего сына, когда тот подрастет. Старшему он, надо думать, оставит Киев, а второй будет ваш.

– Это который родился вчера?

– Год назад.

– Отлич-ч-но! Еще каких-нибудь шестнадцать-семнадцать лет…

– Двенадцать-тринадцать.

– Я не удивлюсь, если возмущение вспыхнет куда раньше. Род Святослава вышел из нашей земли, и ему не делает чести держать свои родовые владения на положении взятых на щит земель, куда он даже не соизволит являться за данью сам!

– У вас ему нечего делать. – Улеб горько дернул углом рта. – Его влекут война и подвиги, а вас ведь не нужно брать на щит.

– Еще несколько лет небрежения, и я не поручусь, что ему не потребуется это делать, – холодно заметил Бер и снова уселся. – Пока жива Сванхейд, она не допустит ничего подобного, а люди слишком ее уважают, чтобы нарушить ее волю. Но когда ее не станет и Вестим окажется один… лицом лицу с Сигватом и возмущенными людьми… Сигват не зря завел такой разговор при Судимере – прощупывает, может ли рассчитывать на поддержку. Я сам сяду ему на голову, если потребуется его остановить, но если бы ты заявил свои права на наследство Олава… У тебя есть это право, и я сам стал бы его защищать от кого угодно!

– Нет, если только невозможно сделать человека конунгом насильно, со мной этого не произойдет, – твердо сказал Улеб. – И я бы не советовал никому напоминать… заставлять моего брата Святослава думать о вас, пока у него другое на уме…

Бер промолчал, обдумывая этот намек.

– Хотите доесть эту кашу? – спросила Ута. – Неважная замена печеному кабану, но вон сколько осталось…

* * *

Погасли все огни на свете, и миром земным завладела предначальная тьма.

– Благо тебе буди, батюшка-огонь, что грел, светил, кормил, оборонял нас весь год! – говорили отцы и матери семейств, кланяясь своей печи. – Потрудился ты на славу, а теперь прощай – ступай к отцу своему, Сварогу. От нас поклон передай да скажи: ждем брата твоего, нового, молодого!

С этими словами огонь в печи бережно тушили. Гасили и лучины, а потом, прихватив смоляные витени, всей толпой отправлялись на берег Великой.

Огни погасли все до одного – и здесь, и за рекой. Ни в печи, ни на лучине, ни в светильнике не осталось ни одной живой искры. От знания этого еще сильнее давила тьма – в этой тьме каждый был будто лист в безбрежном море, без опоры, без защиты. Жутко думать, что нигде, ни в одной избе, сейчас нет ни единой живой искры пламени, будто огонь, этот величайший дар богов, вовсе покинул земной мир. Лишь свет луны и звезд позволял различать, где река, где берег. Черная, глухо гудящая толпа казалась скопищем голодных духов бездны. Род человеческий в эти жуткие мгновения возвращался на самое дно, на самое начало своего пути – туда, где огонь еще не освещал ему дорогу.

При свете звезд отцы семейств окружили еще днем собранные «огненные ворота». За веревки взялись самые надежные, уважаемые люди, в том числе Кетиль и Алдан. Кресислав, самый старый в Выбутах, стоял возле «огненных ворот» с заготовленным трутом, берестой, пучком мелкой лучины; рядом ждал его внук Добровзор с большим витенем на длинной палке, почти как копье. Бер узнал его по очертаниям. Сейчас тот держался важно и сурово. Ему доверили помогать при самом главном деле в году – при рождении нового огня: именно ему, внуку своих знатных дедов и прадедов, со временем достанется честь вести свой род дальше по реке времен.

Но вот потянуло дымом, и во тьме над самой землей вспыхнул робкий огонек. По толпе пробежал крик; Кресислав поднес к огоньку несколько лучинок, и те тоже вспыхнули. Народ закричал в полный голос: Сварог снова бросил искры в бездну, вновь родил огонь для людей! Вновь тьма была побеждена волей богов и руками людей. И пусть каждый знал, что это происходило уже тысячи и десятки тысяч раз – таковы эти волшебные дни и ночи, точки годовых переломов, что в них родится заново не только новый год. Родится заново мир, мудро устроенный богами так, чтобы все в нем двигалось по кругу, снова и снова проходя те же врата. И оттого каждый, кто допущен отворять эти врата, несколько раз в году одалживает свои руки богам.

Когда витень зажгли, сам Кресислав взял его в руки. Под радостные крики все стали подходить к нему со своими факелами, чтобы получить часть нового пламени; число огней все множилось, и вот уже на темном берегу засветились десятки огненных глаз. Будто духи, они носились над темной землей, то собираясь вместе, то расходясь. Зажегши витень, каждое семейство отправлялось с ним домой, чтобы вновь оживить свою печь, согреть чуров, засветить лучины и ждать гостей – видимых и невидимых.